Читать интересную книгу Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) - Юрий Левада

Городское пространство явно отличается от евклидова: кратчайшие расстояния в нем нельзя изобразить прямыми на карте. Уже уличная сеть плюс сеть маршрутов транспорта не только превращают пути человека в ломаные, но вынуждают измерять их протяженность временем и удобством сообщения. «Далеко» или «близко» в городе – это значит, насколько быстро и удобно можно данное расстояние преодолеть. Наиболее расхожая мера здесь, как известно, – остановки городского транспорта и пересадки. Но гораздо более существенный фактор «кривизны» городского пространства – это структура самих человеческих отношений. Как известно, для горожанина ближайший сосед часто оказывается более далеким и недоступным, чем товарищ и коллега, обитающий на другом краю города. График «прямых» социальных связей в городе (в социологии он именуется социограммой) не совпадает ни с какими линиями улиц и маршрутов; разрывы и препоны в этой сети задаются не стенами, а барьерами социального порядка – запретами, склонностями, наличием или отсутствием интересов и т. д. Это прямое следствие многообразия и избирательности городских связей. Принудительная близость этих и только этих людей в «точечном» деревенском мире (пример – соседство) здесь заменяется связями, рожденными многоступенчатым и многосторонним выбором.

Элементарной единицей этих связей можно считать контакт (между людьми, группами, организациями). Контакт – всегда соединение, предполагающее возможность разрыва и переключения. Сеть связей измеряется не длиной, а количеством и типом (например, подвижностью) контактов. Кстати, ведь «шум» города – это неизбежные или накладные издержки его бесчисленных контактов (от социальных до чисто технических).

Аналогия с контактной сетью подводит нас к чрезвычайно важному представлению о дискретности, прерывистости городского пространства.

По первоначальному смыслу слова город – нечто огороженное, некое замкнутое пространство, отделенное от среды, от «негорода». Притом огороженное не вещественными стенами (которые, в конце концов, выполняли в основном временные, оборонительные функции), а политическим, экономическим, культовым барьером организованности, противопоставившим город «хаосу» неогороженного, неорганизованного мира. И вот эти внешние стены как бы проросли внутрь, дав начало и образец бесконечному числу внутренних ограждений и перегородок, превративших всю структуру городского пространства в ячеистую или клеточную. В роли ячеек выступают не только разгороженные материальными стенами дома и квартиры, коридоры и дворы, но и разгороженные сугубо социальными барьерами сферы интересов людей и групп. Да и каменные стены в городе прочны не материалом, а тем, что они признаны как грань некоторой обособленности, отдельности (для англичанина дом – «крепость», огражденная юридическими стенами формальной неприкосновенности жилища и личности).

У Пушкина каменные (и символические) «грани» города – «немые стогны града» – обращены вовне, судьба его городского героя развертывается на широких улицах и площадях, где стены обращают его к большому миру. На другом полюсе сознания русской литературы, у Достоевского, герой неизменно подавлен потолком, стенами, дверями, коридорами, лестничными клетками, узкими переулками и т. д. (блестящий анализ этой стороны мира персонажей Достоевского дан В.Н. Топоровым). Вся эта система перегородок обращает сознание человека внутрь, к глубинам собственного Я. В обоих – крайних – случаях сама структура человеческого сознания так или иначе сопоставлена с пространством его городского мира.

В самом общем виде перегородки между многообразными ячейками городской структуры – это грани «освоения», отделяющие «свою» клеточку жизни от иного, не своего, внешнего. В «точечном» мире примитивной общности все – свои и всё – свое, для «иного» здесь просто нет места. В городской же протяженности всегда есть место (возможность) для своего и другого, для грани между ними и для ее постоянного преодоления. Такая грань «работает» в обществе именно потому и постольку, поскольку ее постоянно переходят, преодолевают.

В архаическом городе архитектурное, социальное и культурное пространство было явно стянуто вокруг единого центра – храма или центральной площади, соединявшей храм с рынком, а потом еще с ратушей. Отсюда берет начало поляризация направлений улиц и неравноценность городских территорий (в России кремль, посад, слобода – это иерархия рангов жилища и самого населения). Современные города, независимо от возраста их планировки, в социальном и культурном смысле полицентричны. В их пространстве действуют многообразные полюса притяжения, связанные с дифференциацией типов деятельности и интересов горожан. Старинный архитектонический центр становится часто символом истории или значения города, а не практическим средоточием его жизни.

…и «высоко – низко»

Когда-то Гоголь мечтал о сооружении в каждом городе «огромных, колоссальных башен», которые должны «неизмеримо возвышаться над головою зрителя». Сейчас строят телемачты и просто небоскребы, которые по своему вертикальному метражу далеко превосходят подобные проекты (и, кстати, знаменитую Вавилонскую башню, которая возвышалась всего на 90 метров). Но их высота – это, так сказать, высота «техническая», она сама по себе не несет каких-либо социальных и культурных нагрузок. Это не измерение социального пространства. Другое дело – высота какой-нибудь ритуальной башни древности.

Гоголевская башня – как и вдохновившие воображение писателя готические храмы – выше телемачт и небоскребов в том смысле, что они несут «двухэтажную» нагрузку. Для практического назначения (у Гоголя она проектировалась как полицейская вышка) эти сооружения должны были служить средством организации действий и чувств множества людей вокруг определенных ценностных систем, как можно сказать на современном языке. Прославленная легендами дерзновенность Вавилонской башни в том, что она должна была служить материальной связью земли с небом, то есть с высшим миром. Считалось, что такая связь возможна лишь в священнодействии (ритуале), и ее выражали бесчисленные храмы – высокие и низкие, даже подземные. Здесь явная аналогия соотношения будничного и праздничного. Дом как жилище будничен, в нем человек встроен в повседневное окружение (семья, хозяйство). Дом как святилище, как символ – это средство «праздничной» связи с миром «большого» общества, космоса, мифа. Подобную – с понятными поправками – нагрузку может нести и современное сооружение, и в этом тогда его «культурная» высота.

Культурное значение современного города выражается не столько в его «надписях» (к ним можно отнести и памятники, и украшения, и прочее), сколько в его функциях. Фабрика, университет, лаборатория – вот три примерных «этажа» таких функций (производство вещей, воспитание человека, развитие сил общества). По эффективности верхних ступеней этой лестницы мы судим сегодня о культурной роли города в обществе.

Можно обнаружить и другие ступени – подземные, скрытые от простого взгляда. Конечно, речь идет не о подвалах и тоннелях, а о глубине той культурной «почвы», на которой стоит город и которую он также образует. Это ступени связи современного городского мира с историей и традицией общества.

Мир через окошко

Стена с окном, этот неизменный мотив городской картины, годится и в качестве универсального аналитического элемента города. Во-первых, налицо стена, перегородка, рубеж, отделяющий «свое» от «не своего»; во-вторых, это рамка, угол, точка зрения; в-третьих, это возможность и условия преодоления рубежа. Пожалуй, можно сказать, что весь городской мир – это мир, видимый через «окошко»… Этот взгляд – объективного наблюдателя, а потом и фотографа – характерен для науки и практики современного человека.

Конечно, речь идет о стене и окошке не в кирпичном, бетонном, бревенчатом и т. д. исполнении. Материалом «перегородки» служат нормы (ограничения и ориентации) человеческих отношений. В общинном мировосприятии нет «рубежа освоения», ибо весь мир в нем мифологически очеловечен, а тип человека жестко и навсегда задан; человек просто не имеет права быть «иным» (в мифологии и фольклоре «иные» – это уже демоны, антиподы людей). В городском же мире в связи с разделением труда есть право на «инобытие». Весьма емкое выражение этого обстоятельства – проблема «постороннего». Помните «Посторонним в.» из знаменитого «Винни-Пуха»? «Посторонний» – это и есть «иной», находящийся за определенной чертой «своего».

«Грани освоения» в городском мире столь же множественны и многообразны, как те клеточные мембраны, с которыми мы их сравнивали. Комната и квартира, подъезд и дом, улица и работа, человек, семья, группа сверстников и коллектив бригады – каждая из этих «отдельностей» городской жизни обладает своими гранями и своими условиями их перехода. Грань освоения есть в то же время и грань «остранения», рубеж отношений к лежащему «по ту сторону» как другому. В театральной концепции Брехта очень важна идея «остранения»: зритель должен воспринимать происходящее на сцене как нечто отделенное от его собственной жизни, только тогда он может правильно воспринять игру – на должном уровне обобщения и символизации. В той или иной форме «остранение» действует во всех театральных стилях, в «театре» городского мира происходит нечто подобное.