Читать интересную книгу Картель правосудия - Фридрих Незнанский

– Не ломай комедию, – полушепотом выкрикнул Уткин.

– Ты что же, считаешь, что со мной девочка вырастет обездоленной? – Лариса действительно была возмущена до глубины души.

– Я этого не говорил. Однако я, наверное, смогу быть ей лучшей матерью, чем ты, и уж точно лучшим отцом, чем тот, за кого ты…

Лариса действительно собиралась замуж за очень перспективного, правда, уже сорокапятилетнего работника Внешторга, который, приехав погостить на свою историческую родину в Тихорецк, влюбился в нее до беспамятства и жаждал посвятить ей остаток своей жизни и бросить к ее ногам все блага мира, которые он успел накопить за десятилетие плодотворного труда на ниве внешней торговли.

– И ты намерен ее удочерить? – поинтересовалась она.

Уткин уже был морально готов услышать, что отцом-то он как раз и не является, но этого не произошло. Он почувствовал себя увереннее:

– Да, намерен, иначе не подошел бы к тебе на пушечный выстрел. И еще: я увезу Катю в Краснодар, и с тобой, надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

– С тобой – с удовольствием. Но Катя и моя дочь тоже, никто не может запретить мне с ней встречаться.

– То есть ты в принципе согласна, но тебя смущают детали? – Иван Сергеевич не ожидал, что все будет так легко.

– Разве я сказала, что согласна?

– А, я понял! Ты хочешь поторговаться?

Разбуженная Катя со слипающимися глазами появилась на пороге. Постояв в нерешительности, она забралась на колени к отцу и, свернувшись клубочком, тут же уснула снова. Они вынуждены были перейти на шепот.

– Ты мерзавец, Уткин.

– Что же ты меня не выгонишь? Можешь считать, что я очень подходящий мерзавец, тебе со мной, с мерзавцем, повезло!

– Допустим, – Уткин почувствовал в ее голосе нотку смирения, – но ты должен кое-что для меня сделать.

– Например?

– Я собираюсь в Чехословакию…

– С будущим мужем?

– Представь себе. Но ты же знаешь, какие у нас с этим строгости… В общем, мне нужна хорошая характеристика.

– Это все?

– Сделай, потом посмотрим.

Они поженились, и Уткин усыновил Катю. Потом развелись, и по решению суда девочка осталась с ним, от каких-либо алиментов он, разумеется, отказался. Судья, прекрасно знавший разводящихся, не стал читать типичную проповедь о том, что при разводе ребенку предпочтительно было бы остаться с матерью. Уткин первый и последний раз в жизни «нажал на все рычаги», и процедура с женитьбой и разводом заняла минимум времени.

Уткин добился своего и уехал в Краснодар начинать новую жизнь на новом месте. А Лариса со своим перспективным супругом отправилась в Чехословакию.

Он обнаружил в себе совершенно непознанный пласт родительской любви. Сколько раз приходилось ему исправлять Катины ошибки, выговаривать, давать советы, но каждый раз это делалось учтиво, по-дружески и втайне ото всех, его замечания никогда не ставили ее в неудобное положение в кругу сверстников и не омрачали минут, проведенных вдвоем. Он пытался стать для дочки не только отцом, но и искренним, всепонимающим другом. И его гораздо больше заботило, как она себя чувствует, нежели как себя ведет. Не было глупого женского обожания: вместо того чтобы навязывать свою любовь, он старался делать так, чтобы Катя сама ее заслужила.

Когда Кате было четыре года, она спросила:

– Почему у других девочек и мальчиков есть мамы, а у меня нет?

Уткин ждал этого вопроса и боялся его. Рассказать девочке, что ее мама плохая и злая, что не захотела жить с ними и не любит их? Конечно, это было правдой, но нужна ли эта правда? И он солгал. Сказал, что мама умерла, и показал Кате ее фотографию. Катя вполне серьезно заявила, что, когда она вырастет, придумает средство от умирания. На этом разговор и закончился. Иван Сергеевич думал, что, может быть, когда-нибудь, когда Катя вырастет, он решится рассказать ей все, как есть, но дочь, видимо интуитивно чувствуя, что разговоры о матери причиняют ему боль, крайне редко касалась этой темы.

Дальнейшая карьера Уткина не была головокружительной, но довольно быстро он перерос краевой масштаб и был переведен в столицу. В начале восьмидесятых работал в Бауманском районном суде.

Наступило время андроповских чисток, через суды плотным потоком полились дела высокопоставленных воров и мздоимцев.

Уткин председательствовал на процессе против директора райпотребсоюза, которого обвиняли в махинациях и хищениях на сумму более миллиона рублей, и ему грозило от пятнадцати лет строгого режима с полной конфискацией до высшей меры. И обвиняемый, понимая, что уже не выкрутится, на суде неожиданно стал давать показания против второго секретаря Бауманского райкома, председателя райисполкома, завсектором сельского хозяйства Московского обкома, которым он, по его словам, регулярно давал немалые взятки и без содействия и покровительства которых просто не смог бы наворочать таких дел.

В материалах следствия этих показаний не было, но подсудимый уверял, что они были изъяты из дела вместе с вещественными доказательствами – бухгалтерскими документами за подписью вышеназванных лиц. Перед Уткиным встал вопрос: отправлять ли дело на доследование? Следователь прокуратуры, вызванный в суд, рвал рубаху и утверждал, что подсудимый пытается опорочить следствие и оклеветать уважаемых людей. Уткин вызвал в суд и первого секретаря райкома, допросил его в качестве свидетеля, и тот отверг всякие связи с подсудимым. Обкомовское начальство в суд не явилось вовсе.

И тут на Уткина начали давить. Вызвали «на ковер» к непосредственному начальству в горсуд и райком партии и везде практически одними и теми же словами убеждали, что вор и взяточник несомненно заслужил самый суровый приговор (он же справедливый), но разве можно верить показаниям проходимца, который, видя, что пропадает, решил без всяких на то оснований и только из побуждений мести увлечь за собой видных деятелей партии, которые многолетним трудом на благо народа подтвердили свою безупречную репутацию на двадцать лет вперед.

В те дни Катя как раз лежала в больнице с гепатитом. И Уткина стали терроризировать телефонными звонками. Сперва ему предложили дорогостоящие импортные лекарства, в следующий раз – перевести Катю в закрытую клинику ЦК. Затем подсудимый вдруг повесился в камере, причем при очень загадочных обстоятельствах. За неимением подсудимого дело следовало бы прекратить, и начальство торопило поступить именно таким образом.

Но неожиданно для всех Уткин настаивал на расследовании обстоятельств гибели подсудимого и дорасследовании дела с учетом его последних показаний. Тогда ему начали откровенно угрожать. Иван Сергеевич на свой страх и риск добился разговора с председателем Верховного суда. Дело возобновили, отправив на доследование. И хотя никто из партийных руководителей не был привлечен к уголовной ответственности, им все же пришлось распрощаться со своими постами.

Уткина «заметили», и через два месяца перевели в Верховный суд РСФСР, а после распада Союза автоматически – в Верховный суд Российской Федерации. Спустя еще два года после путча-93 Иван Сергеевич оказался единственным юристом в высших эшелонах, сумевшим и рискнувшим квалифицированно определить состав преступления в действиях «защитников Белого дома-2». И хотя события не получили развития в этом направлении, Президент не мог не обратить внимание на такой смелый шаг, и именно Уткин два года спустя стал председателем Верховного суда Российской Федерации.

ТУРЕЦКИЙ

24 февраля, день

Грязнов деловито выскочил в приемную и вернулся с пластиковым электрическим чайником и парой чашек. Турецкий откупорил банку кофе «Chibo» и задумчиво наслаждался скупым ароматом. Минут через десять чайник наконец вскипел.

Не меньше служебных проблем его теперь волновали семейные. «У Ирки роман или у меня паранойя?» Он под столом постучал кулаком по колену – дергается, рефлексы в норме. «Но если роман, то с кем? Выясню, рога-то гаду обломаю, хотя рога – уже скорее у меня…» Он настолько задумался, что сыпал себе уже четвертую ложку кофе и не собирался останавливаться.

– Знаешь, Саня, чем отличается гурман от наркомана? – Грязнов отобрал ложечку и отсыпал половину кофе обратно в банку. – Поиском не максимальной, но оптимальной концентрации действующего начала. А говоря по-нашему, по-простому – дозой.

Турецкий подумал, что его приятель умнеет не по дням, а по часам. Они наполнили чашки, добавив в кофе последние капли коньяка. В этот момент в кабинет влетел раскрасневшийся от мороза и улыбающийся во весь рот Школьников.

– Сан Борисыч, а что это у вас там в баночке коричневеет, уж не кофе ли? – Он стащил дубленку и, не обращая внимания на мрачный вид Турецкого, продолжал в том же духе: – А это в чайнике теплеет? – Он налил себе кофе и сжал чашку ладонями, согревая озябшие руки.

– Ты чего скалишься? – поинтересовался Грязнов. – Тебе что, твой Крэйг грант выделил как юному дарованию в области сыска?