Одновременно с этим 1-я конная дивизия генерала Врангеля пыталась разбить Михайловскую группу противника. Он свободно гулял около нее почти со всех сторон, ища наиболее уязвимое место противника. Но большая несоразмерность сил не дала успеха. Большевики у Михайловской держались и продолжали висеть угрозой флангу и коммуникации 3-й дивизии. Дроздовский считал, что, не разделавшись с Михайловской группой, нельзя ничего предпринять серьезного против Армавира.
Тогда командующий армией приказал Дроздовскому, заслонившись марковцами со стороны Армавира, всеми силами 3 дивизии обрушиться против Михайловки и совместно с конной дивизией г. Врангеля нанести быстрый и внезапный удар прямо с востока.
Но ни внезапности, ни быстроты, ни успеха не дало и это предприятие. Дроздовский решил атаковать не с востока, а с севера (с фронта). Конница же Врангеля, сменившаяся пехотой 3-й дивизии, должна была атаковать с востока. Прошло много времени на эту перегруппировку. Только 18 сентября атаковали. Безуспешно. Потери. Отход к Петропавловской[223].
Врангель действовал успешно, но ввиду неуспеха в 3-й дивизии должен был выйти из глубокого тыла Михайловской группы, куда он энергично проник.
После этого в Армавирском районе наступило затишье. Ни мы, ни большевики ничего серьезного не предпринимали. Части 3-й дивизии оправлялись от понесенных потерь.
К этому моменту относится, пожалуй, наибольшее обострение отношений у полковника Дроздовского со штабом армии. Там были, в общем, недовольны делами 3-й дивизии под Армавиром. Неудовлетворенность достигнутыми результатами я наблюдал в управлении генерал-квартирмейстера. Там это выражалось порою, как всегда бывает у молодежи, когда она судит начальство или старших, – в резкой критике действий Дроздовского.
Штаб судит о действиях войск и их начальников, главным образом, по сводкам – всегда так было и будет. Способностью глубоко проникать в смысл событий, который трудно обрисовать в сжатой, сухой, формальной телеграфной сводке, обладают лишь или очень опытные, или далеко не заурядные люди. Ни генерал-квартирмейстер, мой приятель, полковник Сальников, весьма посредственный офицер генерального штаба и вообще, выражаясь мягко, личность самая заурядная, ни начальник оперативного отделения, полковник Нелидов, более способный и одаренный, чем его упомянутый выше начальник, но с преобладанием кавалерийской складки (бывший кавалерист), ни, еще более, прочая молодежь оперативного и разведывательного отделения, конечно, не были способны или подготовлены к такой проникновенности. Неудачи Дроздовского вызывали досаду у всех них и осуждение. Его действия находили слишком осторожными, медлительными, нерешительными. И это считалось тем более верным, что соседняя 2-я дивизия генерала Боровского давала в то же время прямо-таки образцы предприятий, особенно против Невинномысской. Действуя в обширном Ставропольском районе, генерал Боровский, как всегда, проявлял необычайную подвижность, стремительность и решительность. Результаты блестящи. Потери ничтожны.
Невольное сравнение действий Боровского и Дроздовского было, конечно, не в пользу последнего.
Таким образом, вольно или невольно, скорее в силу вещей, в штабе армии создалось недовольство действиями Дроздовского. Будучи его свидетелем, я и сам невольно поддавался этому настроению, и первое мое впечатление о Дроздовском, вынесенное из первого знакомства с ним в ст. Тифлисской, поколебалось.
Не знаю, отсюда ли, из управления генерал-квартирмейстера, питалось неудовольствие командующего армией и его начальника штаба, или слагалось независимо, но только оно достигло той сильной степени, когда сочтено было необходимым прибегнуть к неприятной мере воздействия на Дроздовского. Сначала был выражен упрек на медлительность действий, затем – обвинение в неисполнении приказа атаковать Армавир, когда подошел Марковский полк (13 сентября) и – выговор.
Это было, пожалуй, уже слишком резко, обидно для такого особенно самолюбивого человека, каким был полковник Дроздовский, да и едва ли справедливо, как потом, уже будучи в дивизии, я в этом убедился. Подобная мера воздействия на старших начальников, кажется, не практиковалась совершенно в Добровольческой армии. Видимо, в отношении полковника Дроздовского уже что-то было в штабе армии, какая-то неприязнь у кого-то, только, конечно, не у командующего армией генерала Деникина, которая до некоторой степени способствовала решению прибегнуть к выговору ему.
В этом меня утверждает и то, что несколько позднее было что-то предпринято в смысле понуждения начальника 1-й конной дивизии, генерала Врангеля, к более решительным действиям под Михайловкой, но он довольно резко на это ответил, помню даже его выражение, что он «в понукании не нуждается» и что всегда сам использует малейшую благоприятную данную для нанесения врагу поражения. И Врангеля более никогда не беспокоили.
У лиц непосвященных невольно возникал вопрос: почему же такая разница в отношениях к двум одинаковых командных степеней начальникам?
Как бы то ни было, а выговор Дроздовскому, несомненно, имел отрицательные последствия.
В конец сентября, когда я уже был в штабе 3-й дивизии, на ст. Кубанская Дроздовский писал лично рапорт – ответ на объявленный ему выговор. Рапорта я не читал, но, видимо, он был составлен в резком тоне глубоко обиженного человека, потому что на него ответил начальник штаба, генерал Романовский надписью на возвращенном рапорте, что якобы «Главнокомандующий (ген. Деникин) прочитать не пожелал». Ответ – никак нельзя назвать удачным, скорее и даже очень – наоборот. Дроздовский вообще человек малообщительный, характера угрюмого. Не помню, чтобы у нас в штабе дивизии он делился с кем-либо своими переживаниями. Но, несомненно, кому-либо из своих друзей, которых было у него немало в 3-й дивизии, он рассказывал о нанесенных ему штабом армии обидах, потому что в дивизии, среди старых, еще по Ясскому походу, соратников Дроздовского создалась и жила глухая вражда к верхам армии и, в частности, к главе штаба, генералу Романовскому. Там, в этих массах, в этом уже не особенно разбирались, а все упрощали и сводили к тому, что во всех делах дивизии виноват Романовский, который ненавидит Дроздовского.
Против моего ожидания, в Екатеринодаре мне пришлось пробыть около месяца. В 20-х числах сентября я снова прибыл в штаб 3-й дивизии, стоявший на ст. Кубанская.
На фронте было полное спокойствие. Да и фронт имел необычную картину. От ст. Кубанской до Армавира всего 15 верст. По северной и северо-восточной окраине города большевики сидели довольно густо в окопах, но, видимо, мало интересовались тем, что происходило у них перед фронтом. Они, кажется, больше заняты были различными делами в городе. По крайней мере, из охранения нашего 2-го конного полка на высоком правом берегу Кубани, южнее ст. Прочноокопской[224] хорошо наблюдалось огромное скопление большевиков на площади в центре г. Армавира, на базаре. Изредка конно-горная батарея пускала туда 1–2 снаряда, и площадь на некоторое время пустела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});