Радель рассмеялся и набросил шарфы на шею Маррону. Прикосновение шелка к коже оказалось мягче прикосновения детских пальцев и было совсем не похоже на грубую шерсть рясы. Маррону понадобилась не одна секунда, чтобы заставить себя снять их. Шелка и яркая одежда наверняка были запрещены Уставом - тут он ни капельки не сомневался.
Маррон молча и настороженно взял шарфы в руки; однако Радель только рассмеялся и сказал:
- Положи их в сумку, если боишься носить открыто. Маррон повиновался, однако упрямо заметил:
- Я имел в виду не фокусы и не ярмарочные трюки. Я говорил о настоящей магии и о настоящих чудесах...
- Слушай, парень. - Радель снова был спокоен, по крайней мере внешне, хотя в глазах у него все еще поблескивал смех. - Я всю жизнь прожил в этой стране, по которой однажды прошел ваш Господь - да и не только он. Я целый год прожил в Аскариэле. Думаешь, я не видел чудес? Да мне случалось видеть исполненных сил джиннов и прочих тварей - между прочим, не таких спокойных и куда более кровожадных в отношении человека.
Похоже, об этом Раделю не слишком хотелось говорить, и он быстро зашагал дальше по тропе. Маррон молча шел следом, и Радель, обернувшись, спросил у него:
- Ну, что ты видел?
Маррон не знал, сказать или промолчать. Увиденное в холодном сыром подземелье замка могло оказаться секретом Ордена, и потому юноша молчал. Радель зашел с другой стороны:
- Тебе показывали Королевское Око? А, да наверняка показывали, им они встречают всех новичков. Так вот, гони мысли о нем прочь. Им только этого и надо - напугать тебя, ну, может, еще и вдохновить, но в первую очередь напугать.
Королевское Око действительно напугало Маррона. Да, оно же и вдохновило его, но благоговение и ужас стояли слишком близко и пугались между собой. А сейчас все касавшееся Ордена заставляло Маррона вздрагивать, словно в разгар жары он чувствовал прикосновение ледяной руки.
Маррон вздохнул, словно ужаснувшись собственной дерзости, и потом все же спросил:
- А вы видели его, мессир?
- По-моему, ты должен звать меня по имени.
- Прошу прощения, мессир. То есть Ра... Радель. Но... - Тут Маррон торопливо заговорил в порыве откровения: - Я не уверен, что смогу, и не уверен, что мне это можно, и точно знаю, что фра Пиет скажет, что я поступил неправильно, и наложит на меня наказание, если я расскажу ему, что звал вас по имени. А иначе я солгу на исповеди, этот грех ляжет на мою совесть и будет мучить меня...
- Господи Боже мой, да что они делают с такими, как ты! Нет-нет, не отвечай, я сам знаю, что они делают. Насмотрелся. Ладно, зови меня как хочешь. Эх, спросил бы я тебя, кто я есть и чем заслужил такое почтение со стороны столь ревностного верующего, как ты, но ответ мне уже известен. Я всего лишь бродячий фокусник, певец и мастер рассказывать глупые сказки. Правильно? А ты готов оказывать почести даже босоногому нищему и так никогда и не поймешь, сколько чести это делает тебе. А вот магистры это понимают. Впрочем, сейчас меня больше волнует эта ваша необходимость исповедаться. Ты что, не можешь понять, каково это - хранить секреты? Вспомни детство, Маррон! Бьюсь об заклад, тогда тебя не беспокоили такие вещи!
Маррон помнил детство, но сейчас воспоминания доставляли ему боль, потому что все детские секреты были связаны для него с Олдо. Маррон решительно отбросил эти мысли и задумался о другом секрете, а может, и не секрете - том, что был связан с менестрелем.
- Мессир, а вы видели Королевское Око?
- Да, но, наверное, не так, как ты. Вас небось приводят в какое-нибудь темное подземелье и показывают спрятанное там светлое чудо. Так вот, могу заверить тебя, что оно ничуть не менее ярко сияет и при свете дня, в шуме, страхе и пылу боя...
Маррону показалось, что Радель ничего больше не расскажет ему и придется довольствоваться этим обрывком скользнувшей мимо тайны. Однако менестрель вздохнул, горестно покачал головой, не то думая о прошлом, не то сожалея о людской глупости, и продолжал:
- Я сражался при Лесс-Арвоне. Это было двадцать лет назад. Тогда все мои песни и все, что я умел, было связано с войной. Я служил у герцога, у Крошки-Герцога, ты наверняка слышал про него множество баек. Так вот, я участвовал в некоторых из описанных там событий.
Время было тяжелое. Шарайцы штурмовали восточные горы; в обоих лагерях царили насилие и бесчестье. То тут, то там случались партизанские нападения, замки переходили из рук в руки. Пленников, разумеется, убивали - так тогда было принято.
Герцог сам вел свою армию до конца, когда уже казалось, что он вот-вот захватит новые земли. Он отбросил шарайцев назад, однако слишком увлекся преследованием - он вообще был человек увлекающийся. Ну и, понятно, позади осталось множество людей - пехота ведь не может тягаться с кавалерией на марше. Что до меня, я всегда подозревал, что кто-то из семьи герцога взялся за дело и завел нас в беду. Очень уж многие из подданных герцога считали, что его владениям будет гораздо лучше, если их возьмет в руки человек помоложе и поспокойнее.
Ладно, это к делу не относится. В общем, нас оставалось меньше двух сотен, когда до герцога вдруг дошло, что мы оторвались от своих. Мы слишком углубились в землю, ставшую предметом раздоров, заблудились и в довершение всего были окружены врагами. Мы не видели, где собираются шарайцы, но точно знали, что они своего не упустят. Такая у них была тактика - напасть, нанести удар, отступить, а потом снова напасть. Запомни на всякий случай. Шарайцы сущие черти по части верховой езды, и лошади у них небольшие, но отличных статей, скачут со скоростью ветра, а развернуться могут на пятачке. Это ты тоже запомни.
Одно мы знали точно - нам не вернуться тем путем, которым мы пришли. Мы выслали в ту сторону разведчиков, чтобы проверить, следует ли за нами наша армия; шарайцы вернули нам их изрубленными прямо в седлах. Ну и без глаз, языков и прочего. Но разведчики были еще живы, и нам пришлось самим проявить милосердие и добить их.
Честно говоря, я думал, что нам конец, что мы все уже, считай, мертвецы. Особенно когда из пустынных земель прилетали стрелы, а мы не могли разглядеть лучников. Мы теряли и людей, и лошадей; я думаю, отряд разбежался бы, если бы люди знали, куда бежать.
Среди нас был отряд монахов. Они всегда выходили в поле первыми. Их старший, исповедник, достал витую свечу, поставил ее на камень и зажег. Он забормотал какие-то слова, я был рядом, но ничего не понял - язык был мне не знаком. Я решил, что это обряд Ордена, чтобы наши души вознеслись в рай. Но тут исповедник погрузил руки в пламя, и оно не обожгло его; оно засияло ярче солнца, заполнило всю низину, где мы собрались, и окрасило деревья в золотой цвет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});