Каллиграфия. Существо рисовало фигуру – идеограмму – в старинном, с плавными очертаниями, стиле. Сложный символ, состоящий по меньшей мере из двадцати черточек. «Жаль, что мне не хватает образования», – подумал Бин, благоговейно глядя на законченный знак, светившийся на поверхности мирового камня. Симметрично прекрасный и одновременно неровный и угрожающий; от него трудно отвести глаза, а сердце так и колотится.
Сянбин не знал, что это за иероглиф. Но любой, хоть немного знакомый с китайским миром, сразу узнал бы центральный символ, вокруг которого была выстроена фигура.
Опасность.
ПРОТИВОРЕЧИВАЯ МУДРОСТЬОпасность уже так велика, что вызывает сожаление, если какой-либо индивид, класс, народ сохраняет иллюзии. Время не позволяет останавливаться; больше нельзя благоразумно отступить или мудро отречься. Только мечтатели могут воображать, что выход существует. Оптимизм – это трусость.
Освальд Шпенглер. Люди и техника. 1932В хорошие времена пессимизм – это роскошь, но в плохие – всегда исполняющееся фатальное пророчество.
Джеймс Касцио. Откройте будущее. 200524
Мир наблюдает
– Почему я должен носить эту штуку? – пожаловался Джеральд.
Он завернул рукав своего недавно выстиранного и выглаженного мундира, показав то, что находилось под ним, – бугор в мясистой части предплечья. Вживленный телеметрический датчик НАСА.
– Не будьте тряпкой, – сказала генерал Хидеоши. Во плоти бригадир оказалась еще миниатюрнее, чем на экране, – это производило парадоксальный эффект, добавляя солидности ее чину. В свете прожекторов блестели звезды на ее плечах. – У вас с начала тренировок – имплантаты.
– Ну, это для диагностики общего состояния и инъекций, связанных с работой. По окончании миссии все их убирают. Но эта штука огромная! И я знаю, что она не только измеряет мое кровяное давление.
Акана пожала плечами.
– Цена свободы, друг мой. Схватив эту штуку, вы сами выбрали роль человека – подопытного кролика. – Она кивнула в сторону Объекта. Гладкий, он светился в выстланной войлоком колыбели на переговорном столе в нескольких метрах от Джеральда. – Либо это, – она показала на руку Джеральда, – либо длительный строгий карантин. Вы знаете, что и сейчас не поздно сделать выбор. Возвращайтесь в бак.
Джеральд фыркнул.
– Нет, спасибо.
– Добро пожаловать, – усмехнулась Акана.
Он не стал упоминать про другие имплантаты, о существовании которых только подозревал, – например, какое-то инородное тело внутри его левой глазницы анализировало свет, не заслоняя роговицу. Оно смотрело на мир сквозь его зрачок. В сущности, видело то, что видел он. Как будто мало того, что десяток других членов команды непрерывно следят за ним, когда он общается с Вестником (таково одно из его названий).
Его называют «моим» яйцом. Галактическая жеода Джеральда. Или Гаванский артефакт. Или штукенция, которую мусорщик-ковбой Ливингстон заарканил космическим лассо. Лучше бы она оказалась безопасной и доброжелательной, потому что мое имя навсегда к ней привязано. И в случае добра, и в случае зла.
Из-за плотных занавесей доносился гул голосов прессы и приглашенных гостей, рассаживающихся в зале – самом просторном помещении Исследовательской лаборатории флота под Вашингтоном. Удобное старое здание без ущерба пережило День ужаса; оно приемлемо с точки зрения дипломатии и в то же время обеспечивает армейский уровень секретности.
По эту сторону занавеса занимают назначенные им места за длинным столом важные сановники. Вначале представители НАСА и Министерства прогнозов, затем – ЗС, АЮ и СЕАКС. И наконец, делегаты от гильдий и академии. Некоторые из них помогали в проведении предварительных анализов на Кубе. Другие просто хотели пожать Джеральду руку – разумеется, ту, что не касалась артефакта. Многие просто смотрели на овоидный кристалл, спокойно блестевший в свете сценических софитов.
Кто-то предложил набросить на него пурпурную ткань, чтобы президент с должным драматизмом открыл его, но психолог – специалист по связям с общественностью отсоветовал: «Пусть публика увидит его сразу, как только откроется занавес. Все равно никто ни о чем другом не думает. Поэтому превратим это обстоятельство в драматическое преимущество. Надо сидеть и ждать, пока все зрители разглядят Объект с помощью очков и виртов. Это выражение полной открытости. И только когда суматоха уляжется, появится президент».
Впрочем, это мнение восходило к тем временам, когда президент еще действительно обладал огромной властью. Сейчас все это представляется чушью. Но если бы Объект укрыли, Джеральд хотя бы получил передышку, перестал бы испытывать постоянную тягу к Объекту, не дававшую оторвать от него взгляд. Проблему решила простая практичность. Чтобы функционировать, Объект должен все время оставаться на свету.
Все сели на отведенные места. Акана – слева от Джеральда, там, где артефакт не закрывал ее лицо от собравшихся. Собственное положение Джеральда, ближе всех к сверкающей штуковине, говорило о достигнутом согласии. Он не только открыватель Объекта, но и хранитель. Тот, кто должен его касаться. Переносить, если Объект нужно передвинуть. Единственный присутствующий, при чьей помощи специалисты могут проверять новые способы общения с существами внутри.
Вероятно, это почетно, но кто знает? Может, я даже войду в историю. С другой стороны, мне совсем не нравится, как эта штука меня притягивает. Похоже на пристрастие или одержимость. Как будто сейчас я ей принадлежу.
И если дело обернется плохо, на всей планете не найдется места, где я мог бы укрыться.
В настоящее время Объект лежал неподвижно, по его поверхности рябью пробегало неяркое свечение – впечатление зыби над большой, может быть, бесконечной, глубиной. Увеличенное изображение овоида проецировалось на большой экран над помостом и за ним, экран такой яркий, что Джеральд отбрасывает на стол тень, ограниченную серебристым светом.
– Если он откажется работать на публике, это будет что-то означать?
Акана сердито посмотрела на него: «Даже думать так не смей». Конечно, Объект записывают час за часом, специалисты пытаются общаться с этой дымно-зеркальной загадкой; часть этих записей попала в просочившуюся наружу информацию. На многих записях Джеральд прижимает левую ладонь к скользкой поверхности, и из молочной глубины поднимается другая ладонь, чтобы соприкоснуться с ним изнутри.
Время от времени это происходит. Непохожая на человеческую рука – иногда чешуйчатая, иногда мясистая, или заросшая мехом, или снабженная клешнями-щипцами – как будто выплывает из глубины Артефакта, чтобы повторить один и тот же странный ритуал, тот самый, что впервые был исполнен во время огненного спуска.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});