Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Суровцев знал подоплёку событий, о которых говорил Батюшин. Действительно, только приступившее к работе Главное управление Генштаба было расформировано летом четырнадцатого года. А несколько выпускников Академии, которых предполагалось использовать в контрразведке, отправились в действующую армию простыми армейскими офицерами. Правда, получив внеочередное воинское звание. Это теперь он был в состоянии понять раздражение своего благодетеля и покровителя генерала Степанова. А тогда по-мальчишески рвался на фронт.
Во время войны стали воссоздавать контрразведывательные отделения фронтов. К началу семнадцатого русская контрразведка только-только оформилась заново как самостоятельная структура. Знал он и о том, что с ликвидацией комиссии Батюшина арестованные ею банковские счета Волжско-Камского банка, Сибирского банка и банка Юнкера вернулись к перекачке финансовых средств на подрывную деятельность внутри страны. И все другие финансовые потоки, так или иначе направленные на подрыв русской государственности, несказанно оживились. А о том, что основные военные действия пришлись на районы, где проживало две трети еврейского населения Европы, он и думать не хотел.
– Что генерал Слащов? – поинтересовался Батюшин.
– Собирается просить назначения и выехать на фронт.
– Но нам с вами не нужно объяснять, что его ни при каких условиях не допустят к командованию. Это всё равно, как если бы жандарм Климович предложил мне назначение и должность в своей контрразведке. И ещё одна неприятность. Я не выполнил своё обещание. Документов о переговорах Врангеля с французами я не добыл. Англичане и французы позаботились, чтобы в штабе Русской армии в Крыму не осталось ни единой бумаги по этому вопросу.
– Кому теперь нужны эти документы, Николай Степанович! – воскликнул Суровцев. – А мы с вами и так всё знаем. Союзники не хотят иметь с нами дела.
Суровцев подошёл к открытому окну. Через улицу напротив окна генеральской комнаты находилось почти такое же небольшое окно мансарды соседнего дома. Две трети окна снизу были перекрыты занавесками. При этом форточка оставалась открытой. По прошлому своему приходу он помнил, что в этом доме снимал квартиру почтовый чиновник с семьёй. В прошлый приход Суровцев видел в окне детские лица и слышал детские голоса. Сейчас в мансарде напротив царила тишина.
– Никак, Николай Степанович, ваши соседи съехали? – предположил он.
– Точно так, голубчик. Переехали на пароход «Великий князь Алексей Михайлович», – ответил Батюшин, и взгляд его невольно устремился на фотографию в застеклённой рамочке, с которой он не расставался.
Батюшин тоже вспомнил детские голоса, ещё вчера доносившиеся из дома напротив. Бережно взял фотоснимок своей семьи. В который раз вглядывался в лица жены и четырёх детей: Ольги, Михаила, Татьяны, Елены. Ольге теперь девятнадцать. Младшей, Елене, – тринадцать лет. Был ещё один сын, умерший в годовалом возрасте, – Владимир. Шесть лет разлуки пролегало между ним и семьёй. И что самое страшное – это отсутствие возможности даже приблизиться. И основная причина в нём – в генерале Батюшине. Если Временное правительство посчитало его своим врагом, то что можно было ожидать от большевиков? Эти и до судебного разбирательства дело не доводят. Больше всего Николай Степанович боялся навлечь опасность на свою семью. Теперь жена и дети проживали в Казани у родственников.
Суровцев бросил взгляд на контрастный по отношению к вечернему южному небу, господствующий над Севастополем силуэт Сапун-горы. Посмотрел на быстро проявляющиеся в небе звёзды. Чуть прикрыл створки окна. Обернулся.
– Вот так и смотрю по вечерам… На ребятишек и на свою француженку-жену, – признался Батюшин.
Жена Николая Степановича – Инна Владимировна – носила в девичестве французскую фамилию Де Прейс.
– Поразительное дело, Николай Степанович, – признался Суровцев, – вы один из немногих людей, с которыми мне хотелось бы пить вино и беседовать.
– Это от того, голубчик, что нам с вами беседовать ни с кем больше нельзя, – рассмеялся Батюшин. – Не поймут-с, знаете ли! Должен признаться, вы меня раздражали в прежние годы.
– Чем же, ваше превосходительство? – наполняя стаканы, поинтересовался Суровцев.
– Тем же, чем и прочих… способностями, успешностью, молодостью. Впрочем, последнее быстро проходит.
– Успешность тоже дело проходящее.
– Вынужден с вами согласиться. Но представьте себе, какое действие оказывали ваши, бесспорно заслуженные, чины и ордена даже на ровесников! Да что говорить! Мы с вами в одном генеральском чине. Это теперь я убеждён, что генерал, служащий в контрразведке, и не должен подниматься выше генерал-лейтенантского звания. А раньше я так не считал.
– Почему же не должен?
– Сами со временем поймёте. Понятие «контрразведчик» само по себе должно быть и отличием и чином. А мы всё маскировались под квартирмейстеров. Давайте-ка ещё выпьем да поговорим о вашем непростом положении. А потом вы мне сыграете, – кивнул Батюшин на фортепьяно.
Они сдвинули бокалы. Выпили. Помолчали. Батюшин подошёл к фортепьяно. Зажёг свечи в медных подсвечниках на передней стенке инструмента.
– Будь я на вашем месте, я бы остался в России, – взвешивая каждое слово, говорил Николай Степанович. – Учитывая то, что вам так удачно удалось легализоваться в Красной армии, можно предполагать, что вам и в дальнейшем будут удаваться такие метаморфозы. Да и ситуацию с золотом нельзя бросить на самотёк. Боюсь, что вы теперь обречены находиться рядом с ним очень и очень долго. Как будут развиваться события в стране и в мире, никто не знает. Круг людей, посвящённых в эту тайну, таков, что все мы не питаем иллюзий в отношении и правительства Крыма, и любого другого, которое ещё может возникнуть под белым знаменем.
– Должен вам заметить, Николай Степанович, большевики уже сейчас достаточно чётко и жёстко выстроили контрразведывательную работу. И, как вы изволили высказаться, метаморфозы, подобные моим перевоплощениям, скоро будут обречены на провал. Я подлежу обязательному изъятию из Красной армии по двум пунктам… Как офицер Генштаба и как контрразведчик. А то что я генерал и колчаковец, они всё равно узнают. Это только вопрос времени.
– Расстроили вы меня. А, впрочем, чему удивляться, если мои ученики на стороне большевиков? Взять хотя бы генерал-лейтенанта Потапова. Под моим началом в Варшаве он был ещё капитаном. Что вы думаете о письме Брусилова? – попытался перевести разговор на другую тему Батюшин.
– Думаю, что это провокация. Но также думаю, что Брусилов не ведает, что творит, обращаясь с таким письмом.
– Считаете, что писал он?
– Думаю, что нет. Он не тот человек, который может что-то гарантировать. А в остальном и так всё понятно. Если они уничтожили семью царя, то дворянство и офицерство будут уничтожать без всяких колебаний.
Письмо Брусилова, отпечатанное отдельной большевистской листовкой, лежало на столе. Но мало кто в Крыму знал, что из этого обращения изъяты фамилии людей, сами имена которых исключали всякое доверие.
Сергей Георгиевич играл прелюдию ми-бемоль минор Баха. Насколько гениальная, настолько печальная музыка заполнила комнату. Но почему-то обычного и знакомого погружения в произведение в этот раз не происходило. Он точно не мог сосредоточиться. Кажется, ни о чём другом не думал, но под пальцами рождались какие-то механические и не живые звуки. Пытался собраться, но все попытки оказались тщетны. Было ощущение, что само тело сопротивляется тому, чтобы он сейчас играл. Виновато улыбаясь, медленно повернул голову, чтоб взглянуть на Батюшина. Хотел извиниться за плохое исполнение и прекратить эту муку.
На полпути взгляд его пронзительно выхватил в форточке окна соседнего дома крохотную блестящую точку. Уже остановившись взглядом на лице генерала, он осознал, что только что видел винтовочный ствол. Продолжал достаточно глупо улыбаться. Пальцы левой руки ещё извлекали какие-то звуки в нижнем регистре, а пальцы руки правой уже оставили клавиатуру инструмента и расстёгивали кобуру. Суровцев рывком выхватил наган и молниеносно вскинул оружие в сторону опасности. Вскочил с вертящегося стула назад – и в сторону.
Винтовочный выстрел из форточки соседнего дома слился с выстрелом из его нагана. Не ясно от чьей пули разлетелось оконное стекло. Не останавливаясь ни на секунду, он разрядил весь барабан револьвера в окно дома напротив. Пули раскидывали в разные стороны осколки стекла двух окон в разных помещениях, разделённых улицей. Встал за косяк оконного проёма. Принялся перезаряжать оружие.
– Вы не ранены? – вполголоса спросил Батюшин.
– Никак нет. Как вы?
– Цел. Вот только фото разбил, – ответил генерал, освобождая от разбитого стекла рамочку на дорогой фотографии. – Хороши мы с вами, однако. Вдвоём у раскрытого окна. Ещё и свечами себя подсветили. Тир, да и только. Интересно, в вас стреляли или в меня?
- Улпан ее имя - Габит Мусрепов - Историческая проза
- Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден - Историческая проза
- Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле - Сергей Львов - Историческая проза