— Посмотри сюда, — позвал Рафаэль.
Я пошла за ним в библиотеку. Пол устилали открытые книги. Рафаэль поднял одну из них и прочел:
— …и Аид схватил Персефону и увез в своей колеснице в темное царство мертвых. Напрасно мать ее, щедрая Деметра, искала дочь повсюду. Одинокая, бродила по миру богиня урожая, одетая в рубище как простолюдинка, и в скорби своей забыла лелеять почву и взращивать всходы. Лишенные ее бесценных даров, увядали на стеблях цветы, деревья сбрасывали в трауре листву, и все, что было зеленым и живым, желтело и умирало. Пришла в мир зима, и возопили люди от голода. Даже золотые яблоки в саду Геры упали с обнажившихся ветвей священного дерева.
— Жизнеутверждающе. — Я посмотрела еще пару книг. — То же самое.
— А вот эта по-гречески. — Рафаэль поднял большой и пыльный том, показывая на страницу. Там было нарисовано яблоко.
— Значит, она одержима Аидом и яблоками. Что мы знаем про эти яблоки?
— Вот тут про одно из них, — ответил Рафаэль. — «Эриду, богиню раздора, единственную среди богинь не пригласили на свадьбу. Затаив злобу, снедаемая жаждой мести, она взяла золотое яблоко, написала на нем «каллистри», что означает «прекраснейшей» и подбросила пирующим богам. Вот так и началась Троянская война…»
— Ага, ловкий был ход. Но нам это не по теме. — Я поискала у себя в книге. — А вот одиннадцатый подвиг Геракла. Добыть золотые яблоки бессмертия из сада Геры…
Я запнулась и посмотрела на Рафаэля.
— Яблоки бессмертия, — повторил он. — Есть о чем подумать.
Я постучала по книге пальцами:
— Итак, что нам известно? Паучиха Линн смертельно больна. Она одержима мыслью о яблоках бессмертия, считая, что они ее исцелят. Она для неизвестных целей держит в заложниках тень Алекса Дулоса. Алекс был жрецом Аида.
— Аид похитил Персефону, дочь Деметры, богини урожая, правящей временами года. Это сказалось на яблоках бессмертия из сада Геры. Похоже «на гипотезу шести шагов» — от любого факта до любого другого. — Рафаэль полистал свою книжку. — Вот тут говорится, что эти яблоки — пища богов. Они вместе с амброзией дают богам вечную юность и бессмертие. Как ты думаешь, что будет, если эта зараза их съест?
— Ничего хорошего.
Нам обоим в период вспышки случалось иметь дело с теми, кто хотел уподобиться богам. Мне до сих пор кошмары снятся. По лицу Рафаэля я видела, что ему тоже не хочется повторять этот опыт.
— Нам придется проникать в тот дом. — Да — Рафаэль был мрачен.
Дом, охраняемый гигантским псом ада, окруженный электрической изгородью и защищенный сильным охранным заклинанием, а в нем нас ждут три вампира, и пилотирует их женщина, одержимая яростью и страхом смерти.
Хорошо, что я Бабахалку взяла.
Мы стояли, прислонившись к джипу, на самом краю территории Цербера, ожидая, чтобы магия схлынула из мира. Стоящий рядом со мной Рафаэль все еще был погружен в книгу греческих мифов и читал, поигрывая ножиком, рассеянно подхватывая пальцами конец, указывающий вниз. Острие, рукоять, острие, рукоять. Садилось солнце, заливая оранжевой кровью бледное небо. Я втягивала вечерний воздух, поглаживая свое великанское оружие.
Быть профессионалом — значит лелеять свой страх. С ужасом ты борешься, пока не укротишь его и не заставишь себе служить. Он обостряет чувства и реакции и помогает остаться в живых. Но страх, каким бы ни был уже укрощенным, душу тебе грызет все равно. Я не хотела входить в дом, набитый вампирами. Я не хотела, чтобы мог пострадать Рафаэль.
Я страшно боролась с собой, чтобы не влюбиться в Рафаэля, но это все равно произошло, и теперь, когда я с ним, когда я проснулась возле него, я понимала, что у нас есть что-то, очень маленькое и хрупкое что-то, чтобы сохранить которое я готова была прорваться сквозь сотню вампиров.
— Ты моя Артемида, — сказал Рафаэль.
Я заморгала.
— Яростная, суровая и прекрасная охотница, вечно чистая и непорочная.
Суровая? Скорее, стервозная.
— С непорочностью как-то не очень.
Он наклонился ко мне, погладил меня сзади по шее, и я почувствовала прикосновение к коже его зубов. У меня все нервы заплясали, напряглись соски, медленный и голодный огонь загорелся внизу живота.
Сладко-соблазнительно зазвучал в ухе шепот Рафаэля:
— Никто нас не видит. На мили вокруг — ни души. А ты краснеешь. Вот тебе и непорочность.
Улыбка его была — оживший грех. Я придвинулась поближе, прильнула к его груди, положила ему голову на плечо. Он застыл, удивленный, а я устроилась еще поближе, спиной ощущая тепло его тела. Он поднял руку, обнял меня за плечи. Сосредоточившись, я услышала ровное биение его сердца, сильное и чуть учащенное. Он тоже был неравнодушен.
— Если выберемся из этой передряги целыми и невредимыми, ты хотела бы переночевать у меня или лучше я у тебя?
— Что так, что этак, — ответила я тихо.
Полугодовой штурм моего замка оставил на броне Рафаэля заметную зазубрину. Мне долго еще придется его убеждать, что ему не нужно быть очаровательным, остроумным и сексуальным двадцать четыре часа в сутки. Отчасти я надеялась, что теперь, после секса, все как-то образуется само собой. Но пока что он все так же не уверен в себе, а я все так же сломана. Секс — это просто, а вот быть друг с другом — это посложнее.
Мы стояли, любуясь закатом.
Магия рухнула.
— Пора отобрать у этой стервы тень Дулоса.
— Ты понимаешь, что если мы правы и Церберу нужен его труп, то он пойдет за Дулосом, куда бы мы ни повезли его?
— Да. Но моя мать заслужила право на прощание.
Он разделся, застыл на миг, овеваемый легким ветерком, потом открыл рот. Оттуда донесся стон, сразу перешедший в рычание, от которого волосы дыбом, тело растянулось и стало мощнее, обросло твердыми мышцами. Кожа покрылась мехом. Рафаэль обернулся ко мне — глаза у него были дикими.
Я подняла Бабахалку, Рафаэль взял шестифутовую арматурину, которую вывернул из склона по дороге. И мы через расселины пошли к дому.
— Патроны размером с долларовую бумажку, — заметил Рафаэль.
— «Серебряные ястребы». Бронебойные, зажигательные, разрывные, серебром заряженные. Пробивают броню, поджигают, взрываются внутри цели, рассыпая серебряные дробинки. Бабахалка их двести штук в минуту выпускает.
Впереди раздался возбужденный рев и земля задрожала в ритме мощных лап.
— Пса они остановят? — спросил он.
— Заодно и узнаем. — Я подняла оружие. — Ну, Бобик! Бобик, ко мне!
Цербер вылетел из-за поворота и устремился к нам.
Я спустила курок. Визг очереди разорвал воздух, Бабахалка в руках прыгнула, ударив отдачей. Пули пробили Церберу грудь, рвясь к сердцу, брызнула кровь. Огромный пес ада сделал еще три шага, не зная, что смертоносный рой уже разорвал его жизнь в клочья, оступился, упал, покатился кувырком, остановился передо мной в пяти шагах дымящейся грудой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});