– Ну, для вас это легче. Говорят, вы являетесь, помимо всего прочего, единоличным главным редактором всех шуанских газет и распорядителем всех телеканалов.
– Вы немного преувеличиваете, – одними глазами улыбнулся президент. – Скажем так, я просто имею некоторое влияние.
– Хотел бы и я иметь такое влияние. Только, к сожалению, в нашей стране порой слишком буквально воспринимают демократические свободы, завоеванные нашим народом при провозглашении республики.
– Тогда, если вы хотите, сделаем все постепенно. Сначала, например, откроем границы, затем наладим культурный обмен. Насколько я слышал, слава Эрвайнского Императорского театра нисколько не померкла с закатом империи.
– Идет! А как мне известно, все трудности, испытываемые вашей страной, совершенно не сказались на мастерстве шуанских фокусников и канатоходцев…
Осталось только добавить последний штрих, и многоопытный президент неуловимым движением снял с подноса пробегавшего мимо официанта два бокала с искрящимся альбенским.
– За сегодняшний день! День свершений, когда новое властно меняет мир, невозможное становится возможным, а вчерашние недруги превращаются в союзников!
– Последнее вы очень верно подметили. Взгляните, хотя бы, вон на ту пару…
Эту пару трудно было не заметить. Вице-президент Гранидской республики маршал Чимбу в расшитом золотом белоснежном парадном мундире и премьер-министр Барганда Челнер Маклент, даже в штатском костюме выделяющийся своей военной выправкой.
Со всеми предваряющими серьезный разговор любезностями было давно покончено, и собеседники перешли к обсуждению профессиональных вопросов.
– …Я полностью согласен с вами, маршал, времени у нас осталось мало, но мы быстро учимся. И учимся самому главному – единству. Например, я был даже слегка удивлен, что нам так быстро и легко удалось придти к согласию в выборе маршала Сертениса на должность командующего многонациональными силами.
– Вот это, по-моему, как раз не удивительно. Во-первых, надо было уважить наших гостеприимных хозяев-чинетов, а во-вторых, после вашего столь эмоционального выступления в его пользу…
– Ну, не мог же я упустить возможность в кои-то веки оказаться с ним на одной стороне, – засмеялся баргандец. – Тем более, что Итупирская операция мне до сих пор вспоминается… в ночных кошмарах!
– У маршала Сертениса очень нестандартное мышление, – согласился Чимбу. – Но по-моему, это именно то, что нам сейчас больше всего нужно. С пришельцами нельзя воевать по учебнику. Просто потому, что таких учебников не существует.
– Но согласитесь, в другое время каждый из нас десять раз бы подумал, прежде чем отдавать своих солдат под командование иностранцу. Да и кандидатов нашлось бы более, чем достаточно. Например, вы, думаю, еще могли бы тряхнуть стариной.
– Или вы.
– Ну, не будем сравнивать. В отличие от вас, я почти всю войну прокомандовал только танковой бригадой. А когда мне после Итупира дали корпус, исправных танков в нем было меньше, чем в довоенном полку.
– Не прибедняйтесь. Еще не известно, как бы все повернулось, если бы вашими войсками командовали молодые генералы вроде вас, а не старые маразматики. Ту войну ведь выиграли сорокалетние. Маршалу Сертенису в год ее окончания едва исполнилось сорок два, вам – сорок три, мне – сорок пять, вилкандскому фельдмаршалу Ренио – сорок шесть, ну а маршал Станну был постарше всех нас – ему стукнуло аж сорок девять.
– Дело прошлое, – вздохнул Маклент. – Все равно я сейчас не влезу ни в один танк. Да и служба моя давно закончилась – в нашей стране, чтобы чего-нибудь добиться, надо было уйти в отставку. Как правило, народ не прощает армии проигранных войн.
– У нас было по-другому, – хмыкнул маршал. – У нас армия не простила правительству проигранного мира.
Пауза.
– А все-таки, ужасно трудно управлять этими штатскими, – со странной полуулыбкой вдруг сказал Маклент, и было непонятно, шутит он или нет. – Они все такие недисциплинированные, своекорыстные и своенравные.
Маршал Чимбу внимательно посмотрел на собеседника.
– Вы поступили очень умно, вовремя сняв мундир, – признал он. – А мы – нет. Когда наш маршал Станну призвал нас, мы вышли из казарм, чтобы принести стране то, в чем она, видит Единый, так нуждалась – порядок. И как мы ошиблись. Наш порядок оказался не тем порядком, я понял это, когда мы начали расстреливать и сажать недовольных в тюрьмы, забыв, что десять лет тюрьмы – это не то же самое, что десять суток гауптвахты для нерадивого солдата. И нам давно пора уходить, но мы боимся, зная, что придется ответить и за то, что мы натворили, и за то, что мы так и не сделали… И только бы мы сумели выиграть войну против пришельцев. Тогда мы бы ушли достойно. О небо, как мне сейчас хочется уйти достойно…
Стремительно вывинтившийся из толпы секретарь удачно вклинился в паузу, протянув маршалу депешу, И баргандский премьер поразился, насколько быстро его собеседник посерьезнел и внутренне собрался.
– До конца церемонии не оглашать, – приказал он секретарю и, повернувшись к Макленту, пояснил. – Началось. Только что пришельцы высадились на полуострове Тороко.
– Можете твердо рассчитывать на нашу поддержку, – заявил премьер-министр. – Как только вам понадобится, мы готовы предоставить вам помощь людьми, танками и самолетами.
– И самолетами? – удивился маршал. – Вы что, втихую нарушали лимеоланское соглашение?
– Нет-нет, – улыбнулся премьер-министр. – Количество машин у нас никогда не превышало оговоренного предела. Просто на наших авиазаводах рядом с линиями сборки всегда действовали и линии по разборке. Если надо, через неделю у нас будет флот из тысячи самолетов.
– Но все это – только через неделю. А сейчас, помоги небо нашим солдатам – там, в Тороканских Воротах…
Глава 19. Тороканские Ворота
– Мой грозный та-анк вперед лети-ит! – раздавалось на весь отсек, громко и невообразимо фальшиво.
Но какое это имеет значение, и как объяснить это вам – тем, кто без шлемов, какое это упоение видеть, ощущать, чувствовать, как шестерка танков – триста с лишним тонн брони, оружия и умной электроники – мчится на полной скорости, покорная и послушная малейшему движению руки на управляющем джойстике!
Вы смеетесь?! Да нет, вы просто не знаете, что такое танк, несущийся с фантастической, неправдоподобной скоростью в семьдесят пять километров в час! Какое это невероятное ощущение скорости или, вернее, силы, помноженной на скорость – в физике это называется импульс. И как отлетает назад и в стороны чужой инопланетный пейзаж – поля, перелески, дороги, деревушки и снова поля, и с каким пренебрежением бросается под гусеницы танка все, что имеет наглость стоять на пути – деревца, заборы, какие-то сараи…
Впереди, на самой дороге, длинная двухэтажная коробка, обнесенная забором. Электромагнитная пушка со свистом выплевывает снаряд, и коробка рушится, подняв тучи пыли, и уже под гусеницами хрустят обломки, и изображение скачет вверх-вниз, когда танк-лидер переваливаясь, преодолевает препятствие.
– Отставить стрельбу! Не тратьте зря боеприпасы! И куда вы гоните – все равно в Тороканских Воротах нас уже давно ждут!…
– Ну и пусть себе ждут! Нам что, тоже ждать, сцепив зубы? Доберемся до Ворот – посмотрим, а пока – да здравствует скорость! И сила! И то, и другое вместе!
– Мой грозный та-а-анк вперед лети-и-ит!…
Самое трудное было ждать. Ждать, сцепив зубы. Раньше ему казалось, что выражение "пытка ожиданием" – не больше, чем красочное преувеличение, литературный прием, так сказать…
Зря казалось. Это действительно была растянувшаяся на четверо суток непрерывная пытка – пытка неизвестностью, пытка неопределенностью, пытка осознанием того, что твою судьбу определяет кто-то чужой, чуждый и непонятный.
А в промежутках – приведение в пригодный для жизни вид довоенных картагонарских укреплений, невероятно запущенных за девятнадцать лет, и бессонные ночи в сырых бетонных бункерах. И бесконечные учебные стрельбы из ужасно неудобного и допотопного оружия, провонявшего тухлой смазкой, если, конечно, металл может чем-то провонять.