Мой сын Генри, по-прежнему стоявший на носу судна, обернулся ко мне с застенчивой улыбкой.
— Помаши людям рукой, — предложила я. — Им будет приятно, что наша семья сумела вернуть себе и честь, и славу, и былую власть. Покажи им, что и тебе нравятся их радостные приветствия.
Слабо махнув рукой, он тут же смущенно отступил назад, под навес, над которым развевалось знамя Стаффорда, расшитое алыми розами Ланкастеров, и, потупившись, сказал:
— Госпожа матушка, ты всегда и во всем была права, но я не понимал этого и должен теперь просить у тебя прощения.
Сердце мое забилось так сильно, что я невольно прижала руку к груди.
— И в чем же это во всем я была права?
— В том, что мы — члены великой семьи, а король Генрих — наш истинный король. Раньше я совершенно не понимал этого. Ты много раз говорила об этом, госпожа матушка, но я отказывался понимать. Зато теперь понимаю.
— Господь никогда не оставлял меня, — искренне призналась я, — неизменно руководил моими помыслами и поступками, а я всего лишь следовала Его мудрым советам. Но ответь, хочешь ли ты, чтобы впредь тобой руководила именно я?
И мой мальчик низко мне поклонился и торжественно воскликнул:
— Да, моя госпожа! Я горд и счастлив быть не только твоим сыном, но и твоим верным вассалом!
Я даже слегка отвернулась, скрывая от него, каким победоносным восторгом вспыхнуло мое лицо. Если королю Генриху удалось отвоевать Англию, то мне удалось отвоевать собственного сына. Ему всего тринадцать лет, но он уже принес мне присягу верности. Теперь он навечно мой! Невольные слезы навернулись мне на глаза, и я тихо промолвила:
— Я принимаю твою присягу.
Вскоре наш барк ткнулся носом в причал, матросы спустили сходни, и мой сын Генри продемонстрировал, какого учтивого кавалера сделал из него Херберт: он галантно подал мне руку и помог сойти на берег. Мы шли через сад, и мне казалось, что все вокруг улыбаются от радости, что вместе с нами ликует вся страна, что люди наконец-то взялись за ум, что теперь каждый вновь окажется на своем месте. И вот — наконец-то! — мы снова увидели нашего короля. Он восседал на высоком троне, бледное лицо его так и светилось от счастья, хотя я с трудом узнала в этом изможденном человеке прежнего Генриха, ведь он пять лет провел в заточении в Тауэре. Над королем распростерлось знамя Ланкастеров, расшитое красными розами; вокруг находились его придворные — все было в точности так, как в моем детстве, когда мать впервые привезла меня ко двору. И мне казалось, что я снова стала ребенком, что ко мне вновь вернулись мои детские восторги, что мы сумеем все начать заново.
А рядом со мной стоял мой сын, уже почти юноша, широкоплечий, красивый, с густой гривой каштановых волос, подстриженных по плечи; по-моему, за последние дни он успел еще больше вырасти. В эти минуты он был очень хорош собой, прекрасный сын прекрасной семьи. И с ним опять был его любимый дядя Джаспер. Нас полностью восстановили в правах, Джаспер снова стал графом Пембруком, а моего сына наконец-то поручили моим заботам. И я надеялась, что Англия вновь приходит в себя вместе со своим королем, очнувшимся от долгого сна.
— Ну как тебе? — тихонько спросила я, наклоняясь к сыну. — Теперь ты понимаешь? Я всегда свято верила в моего короля, моего кузена, и вот он вновь восседает на троне! Господь ни на миг не оставлял меня, я всегда чувствовала себя Его избранницей; не оставит Он и тебя. Я знала, что правление Йорка будет недолгим, знала, что все мы вновь займем в обществе подобающее нам место.
Посмотрев поверх плеча Генри, я заметила, как король кивнул Джасперу, явно подавая сигнал, что настала очередь моего сына.
— Ступай, — подтолкнула я своего мальчика. — Король желает видеть тебя, своего кузена.
Генри вздрогнул, но тут же с достоинством развернул плечи и направился к королевскому трону, держась с истинным благородством и спокойной уверенностью. Я не удержалась и шепнула мужу:
— Ты только взгляни, как он идет.
— Ну да, не хромает и ставит обе ноги, как полагается, одну за другой, — сухо и насмешливо произнес муж. — Вот уж действительно чудо.
— Он держится как настоящий аристократ, как принц, — поправила я его и даже чуть подалась вперед, чтобы не пропустить ни слова.
— Значит, это и есть мой кузен, юный Генри Тюдор? — обратился король к Джасперу.
Тот кивнул и пояснил:
— Да, это сын моего покойного брата Эдмунда. Его мать вторично вышла замуж, теперь она — леди Маргарита Стаффорд.
Затем Генри опустился перед королем на колени, и тот, наклонившись, благословляющим жестом коснулся его каштановых кудрей.
— Ну вот, — сказала я мужу, — теперь, надеюсь, моему сыну благоволит сам король. Мне кажется, он понимает, что у моего мальчика великое будущее, что он особенный. Король наш не зря считается святым; он имеет способность предвидеть и чувствует в моем Генри Божью благодать, как чувствую я.
Штормовой ветер, который после сокрушительного поражения на Эджкот-хилл помог бежать узурпатору Эдуарду с сообщниками и унес от английского берега их жалкое суденышко, дул почти всю зиму, заваливая наше побережье снегом и поливая дождями. Графство Суррей было почти полностью затоплено, да и во многих других местах приходилось копать канавы для отвода воды и даже строить дамбы для защиты от разлившихся рек. Арендаторы повсеместно запаздывали с уплатой налогов, неубранный урожай в полях промок насквозь. Моего мужа все это настроило на весьма пессимистичный лад; он был недоволен положением дел в стране и, кажется, связывал эти дожди и общее недовольство англичан с тем, что бывший узурпатор Йорк лишился власти.
Судя по слухам, королева Елизавета Вудвилл, которую любящий супруг бросил одну с детьми, а сам позорнейшим образом сбежал, по-прежнему пребывала в святом убежище Вестминстера и готовилась снова стать матерью. Но даже столь грубое нарушение законов церковного убежища, столь явное проявление полнейшего неуважения наш святой король Генрих ей простил; он не только не позволил изгнать ее из Вестминстера, но и послал к ней повитух и придворных дам, потребовав заботиться о ней должным образом. Меня не переставало удивлять, как этой женщине удается в любой ситуации привлечь к себе всеобщее внимание! Когда я, например, рожала своего сына Генри, мне помогали лишь две повитухи, которым, кстати, моя родная мать приказала в случае чего спасать ребенка, а мне позволить умереть. Зато эта Елизавета Вудвилл, скрываясь в убежище как предательница, получила помощь не только повитух, но и королевских врачей; кроме того, к ней допустили даже ее мать!