Царь знал о всех скандальных выходцах «заключенного»; донесения из Ферапонтова монастыря он получал регулярно. В силу своего добросердечия он закрывал на них глаза. Однако имелось много других лиц, которые возмущались и негодовали; новый Патриарх (1667–1672) Иоасаф и особенно Патриарх (1674–1690) Иоаким воспринимали Никона как личного врага; он ведь не признавал их «законными» Первоиерархами. Влиятельные силы предлагали отправить Никона в более строгие условия в Кирилло-Белозерский монастырь, однако Царь сказал «нет».
Царская чаша терпения переполнилась, когда ему стало известно, что весной 1668 года к патриарху-расстриге под видом монахов приходили «воры донские казаки» и предлагали восставить его на патриаршестве. Это уже было очень серьезно, так как касалось безопасности всей державы.
В 1667 году на Дону началось противоправительственное движение под началом казака Степана Разина (1630–1671). Казачья ватага числом до тысячи человек с весны 1668 года «чинила бесчинства»: грабила, насиловала и убивала на Юге России — на Дону и в низовьях Волги. Связь с ними Никона могла стать особо опасной.
В Ферапонтов прибыли царские уполномоченные; было проведено дознание и факт прибытия трех лиц, звавших Никона на Дон, был установлен. Режим немедленно был ужесточен, Никону запретили выходить из кельи и кого-либо принимать. Всех почитателей мятежного Патриарха выгнали и разослали по разным местам. Теперь же властолюбивый человек оказался по-настоящему в тюрьме.
Никон быстро начал стареть; слабость и старческие недуги одолевали. Он надеялся на милосердие Царя, и в конце декабря 1671 года написал Алексею Михайловичу письмо, в котором всю вину за уход от церковного правления брал на себя, признавал, что умышленно «досаждал» Царю и просил прощения «Господа ради» и «ради Христова Рождества».
О своем положении сообщал: «Теперь я болен и бос. Руки больны, левая не подымается, на глазах бельма от чала и дыма, из зубов кровь идет смердящая… Ноги пухнут. Приставы ничего ни продать, ни купить не дают. Никто ко мне не ходит и милостыни просить не у кого»[317].
Уже в январе 1672 года в Ферапонтов монастырь прибыл царский посланник Илларион Лопухин, который привез ответ Государя. Царь сообщал, что он не сердится и «во всем примирения с любовью желает и сам прощения просит». Никону были сделаны послабления, присылались лекарства из Москвы и щедрые царские дары.
Австрийский дипломат, секретарь делегации от «Императора Священной Римской Империи Германской нации» Леопольда I к Русскому Царю Адольф фон Лизек в сентябре — октябре 1675 года находился в Москве, где ему довелось встречаться и с Самодержцем всея Руси. Вот какую характеристику повелителю России он оставил в своих «записках». «Нынешний Царь одарен необыкновенными талантами, имеет прекрасные качества и украшен редкими добродетелями. Он покорил себе сердца всех своих подданных, которые столько же любят его, сколько и благоговеют перед ним»[318].
Австрийский дипломат очень точно уловил одну особенность правления Царя Алексея: он пользовался всеобщим почитанием не только по факту своего, так сказать, «местопребывания», а в силу личных нравственных качеств. Впрочем, как и в любом правиле, в данном случае не обошлось без «исключения». Никон являл пример иного отношения: он до конца своего земного бытия не испытывал к Миропомазаннику ни благоговения, ни любви.
Когда Царь Алексей Михайлович преставился в ночь с 29 на 30 января 1676 года, то последним его желанием было получить письменное прощение («грамоту») у Никона. В духовном завещании Царя говорилось: «От отца моего духовного, Великого господина, святейшего Никона, иерарха и блаженного пастыря, аще и не есть на престоле своем, Богу тако изволившему, прощения прошу и разрешения»[319].
Перед кончиной Самодержец предавал полному забвению давние распри, обращался к Никону как к «великому господину», которым величал его в пору расцвета их дружбы. Во всем происшедшем он видел волю Божию, которую следует принимать безропотно, с полным смирением.
Когда бывшему Патриарху сообщили о последней воле усопшего Самодержца, то Никон отказался писать подобную грамоту, ответствовав, что прежде чем письменно делать подобное, его надобно полностью освободить. Он полагал, что свою душу очистил искренним устным прощением, а о душе своего бывшего друга теперь только можно было молиться «со всем усердием»…
Глава 7.
Уповая на милость Всевышнего
На время царствования Алексея Михайловича выпало немало испытаний, затрагивающих благополучие и даже судьбу государства; мятежи, войны, социальные противостояния. И все сколько-нибудь значимое, что случалось в Московском Царстве и вокруг него, все — события, происшествия, недоразумения, неурядицы и конфликты, замыкались на личность Венценосца. Он один мог рассудить и принять окончательное решение. Такова отличительная особенность устроения любой жесткой вертикали властиустроения, каковой и была русская самодержавная система.
Все это требовало от Самодержца огромного напряжения, затрат сил душевных и физических. Ему приходилось вникать в разные местные тонкости и решать массу «пустяшных дел», которые часто могли быть решены местными властями, без какой-либо санкции Самодержца. Однако, не желая брать на себя какую-либо ответственность, а уж тем более инициативу, многие служилые люди разных рангов, руководствовались давней формулой: «кабы чего не вышло», при любой возможности просили санкции вышестоящего начальства. Воеводы же и наместники во многих случаях отправляли или гонцов к Царю, или сами стремились в Москву, дабы «предстать перед ясными очами» и «услыхать слово Государя».
И неслись во весь опор лошади по всем дорогам в Москву. Нередко это были не отдельные нарочные, а целые караваны во главе с местным начальником. Все это создавало массу проблем и обходилось невероятно дорого казне, так как именно из государственных средств и оплачивались подобные «экспедиции». Царю пришлось наводить порядок в этом деле.
В октябре 1649 года появился царский указ, носивший недвусмысленное название: «О непосылке к Государю с маловажными делами нарочных гонцов». В документе говорилось, что из разных городов воеводы и приказные люди «пишут к Государю и отписки присылают с частными разными гонцами не о великих делах». Потому «ямским подводам на Москве и в городах лишняя гоньба, а в прогонах государевой казне убыль великая». В связи с этим, Государь «указать изволил», что «с невеликим делами гонцов из городов не посылать, тем же, которые буду посланы «дать летом по одной подводе с телегою, а зимнем временем с санями, а больше того гонцам не давать»[320].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});