Читать интересную книгу Шахиня - Леопольд Захер-Мазох

– Это, разумеется, кое-что, – заметил в ответ Разумовский.

– О, этим мы многого достигли, очень многого, – с живой радостью воскликнул Бестужев. – После того как советник юстиции Гольбах еще некоторое время назад разгадал шифр прежнего французского посланника д'Аллиона, ему сейчас наконец удалось раскрыть и шифр маркиза де ля Шетарди. Содержания всех этих писем с лихвой хватит, чтобы раз и навсегда открыть императрице глаза и доказать ей, что со времени своего восшествия на престол она оставалась всего лишь игрушкой в руках нахальных и корыстолюбивых авантюристов.

– Вы позволите мне взглянуть на эти письма? – спросил супруг царицы.

– Вот копии, – ответил Бестужев, поспешно вручая бумаги Разумовскому.

Тот принялся разворачивать и прочитывать их одну за другой, и по мере чтения все серьезнее становилось выражение его лица, обычно столь гармоничного и радостного, все с большим негодованием глаза его вглядывались в документы.

– Это и в самом деле доказательства, которым царица не сможет долго сопротивляться, – сказал он, завершив просмотр бумаг. – Я не только готов всеми силами поддержать вас в этом деле, но хочу, если вы находите это правильным, немедленно просить монархиню меня выслушать и вместе с вами, господин граф, предъявить ей эти кощунственные бумаги.

Бестужев с радостью принял великодушное предложение благородного малоросса, и уже спустя час оба коленопреклоненно умоляли царицу выслушать их обвинения против маркиза де ля Шетарди и Лестока, и просмотреть депеши д'Аллиона, де ля Шетарди и других лиц, на которые те опирались.

Елизавета была глубоко потрясена тяжестью фактов и аргументов, которые один за другим с неопровержимой логикой представлял ей первый государственный чиновник, и настоятельно попросила его прочитать ей эти письма вслух, после чего сама в заключение еще раз пробежала их глазами, потому что ей трудно было поверить в то, что сейчас, столь убедительно и оскорбительно одновременно, лежало перед ней.

Депеши д'Аллиона в Париж, Стокгольм и Копенгаген, и тамошних французских посланников к нему содержали достаточно мало компрометирующего материала и в большинстве своем были направлены скорее против Бестужева, чем против самой царицы.

В них неизменно выдвигалось обвинение против русского министра в том, что он мол подкуплен Австрией и Англией. И что Франции в России рассчитывать не на что, доколе Бестужев остается у руля власти. Однако благодаря стараниям Лестока можно в любое мгновение ожидать его падения.

Одно письмо английского премьер-министра Кертрета к посланнику Уайчу в Петербург содержало поручение предупредить русских министров об интригах французской миссии, которая на основании компилятивных извлечений из речи барона Гюлленстерна в шведском риксдаге намеревается бросить на Бестужева тень подозрения в предательстве.

Зато весьма компрометирующими для франко-прусской партии при дворе оказались письма маркиза де ля Шетарди.

Вскоре после своего возвращения к царскому двору он писал: «Его надежды свергнуть вице-канцлера Бестужева как единственную политическую фигуру, стоящую у него на дороге, с каждым днем обретают все более прочное основание, тем более, что прусский посланник барон фон Мардефельд действует при этом в том же направлении и даже давал ему читать секретный приказ, в котором ему поручается договориться с княжной Цербстской. Уезжая в свое время из Берлина, она пообещала королю Пруссии содействовать свержению вице-канцлера, и, объединившись с ней, он надеется добиться возможно быстрого в этом успеха. Поскольку авторитет английского двора он уже свел до самого низкого уровня, он тем более надеется в скором времени играть роль наставника во всех пьесах при русском дворе, потому что и без того управляет всеми, кто имеет влияние. Лесток предан ему душой и телом, однако, чтобы еще сильнее подстегнуть его, он увеличил предоставленный тому д'Аллионом годовой пенсион еще на две тысячи рублей. Госпоже Романцевой, поскольку та приставлена к юной принцессе Цербстской и отныне даже живет при дворе, он добавил тысячу двести рублей, а госпоже Шуваловой – шестьсот. Сейчас он прежде всего намерен выведать замыслы и планы императрицы, чтобы иметь возможность извлекать выгоду из ее суеверных предрассудков и деньгами переманивать на свою сторону наиболее влиятельные фигуры из числа русского духовенства, в особенности духовника царицы. С помощью такого средства было, к примеру, достигнуто особое разрешение и согласие Синода на задуманное бракосочетание великого князя престолонаследника с принцессой Цербстской. В качестве проверки, насколько далеко он может зайти в своих действиях, он хочет сослаться на то, что, когда на днях созывался большой совет по вопросам взаимоотношений со Швецией, генерал Романцев и генерал-прокурор были сперва им лично проинструктированы о том, что им надлежало там говорить. И по завершении тайного совета они сообщили ему весь ход заседания вплоть до мельчайших подробностей».

В другом письме де ля Шетарди пытался защищаться, когда французский министр Амелот упрекнул его в том, что он до сих пор ничего существенного не добился. «В том нет его вины. Уже в то время, когда нужно было осуществить свержение нынешней императрицы, он доносил, что ничего нельзя будет сделать без постоянных денежных затрат. Несмотря на это, долго не решались потратить даже пять тысяч дукатов, которые тогда настоятельно требовались принцессе Елизавете, и он, почти до последнего часа, был вынужден только ласкать ее слух сладкими речами и обещаниями. Сейчас его снова заставляют, как и тогда, торчать без дела. Другие дворы умеют лучше расходовать деньги, и барон фон Мардефельд доверительно сообщил ему, что когда его король первый раз вступил в Силезию, он тряхнул в Петербурге мошной на добрые сто пятьдесят тысяч рублей, лишь бы отвратить этот двор от поддержки королевы Богемии и Венгрии. Более того, его поэтому даже нельзя ни в чем обвинить, когда все идет не так гладко, как это частенько видится, ибо здесь он имеет дело с женщиной, на которую решительно нельзя положиться. Еще будучи принцессой, царица не стремилась приобрести никаких познаний и идей, а став царицей и того менее, и внимание уделяет только тому, что в правлении есть для нее приятного. Поэтому она целый день только тем и занимается, что выдумывает любовные связи, сидит перед зеркалом, наряжается и забавляется детскими пустяками. Она может в течение нескольких часов вести беседу о какой-нибудь табакерке или мушке. Когда же кто-нибудь, напротив, заводит разговор о чем-то серьезном, она обращается в бегство. Чтобы избавиться от всякого стеснения и иметь возможность действовать безо всякого удержу, она сколь возможно избегает общения с людьми образованными и порядочными и находит зато величайшее удовольствие, когда в отдельной беседке или в ванной комнате вокруг нее теснится не только ее прислуга. Лесток, правда, опираясь на влияние, оказываемое им на нее уже долгие годы, время от времени еще позволяет себе взывать к ее совести, однако то, что при этом входит у нее в правое ухо, тут же снова вылетает через левое. Ее ленивая беззаботность настолько всеохватна, что если сегодня ей, казалось бы, указали правильный путь, уже назавтра она снова идет на попятную, и не успеваешь опомниться, как она начинает общаться так же приветливо и принимать у себя тех, кто представлялся ее опаснейшими врагами, как с теми, к которым она только что обращалась за советом».

Императрица была до крайности возмущена содержанием этих писем.

– Я им докажу, этим язвительным французам, – воскликнула она, разрывая в клочья носовой платок, – что я не такая ленивая и беззаботная, как они думают, и что мои настоящие друзья могут на меня положиться.

И действительно, с этого часа вместо высокой благосклонности, которую царица до сих пор проявляла к маркизу де ля Шетарди, она стала демонстрировать ему самое категорическое нерасположение. Она избегала разговаривать с ним и, если он тем не менее оказывался рядом, искала защиты от него в беседе с Бестужевым. Княжне Цербстской она тоже показала свою неприкрытую ненависть и даже переселила ее во дворец, в котором сама прежде жила еще будучи великой княжной, чтобы совершенно прекратить всякое близкое общение с ней.

От княжны, равно как от Лестока и маркиза, не ускользнуло означенное изменение в настроении царицы. Тогда они попытались привлечь Воронцова, только что вошедшего в состав министерства, и, поскольку он считался любимцем монархини, планировали с его помощью выбить Бестужева из седла. Склонной к интригам матери юной принцессы Екатерины удалось заинтересовать его своими планами, но... слишком поздно.

Разумовский и Бестужев тем временем склоняли царицу невзирая ни на что принять меры против ее противников.