Агасфера, должны врасти в общую память рода человеческого, и надеюсь, что они будут размножаться в пределах своей сферы и переживут и славу того, кто их написал, и язык, на котором были написаны.
«Биатанатос»
Благодаря Де Куинси (которому я обязан настолько, что упомянуть одну часть долга значило бы скрыть или не признать другие) я впервые узнал о «Биатанатосе». Этот трактат был написан в начале XVII века великим поэтом Джоном Донном[279], который оставил рукопись сэру Роберту Карру, оговорив лишь два запрета: «печатать ее или предавать огню». Донн умер в 1631-м; в 1642-м разразилась гражданская война; в 1644-м старший сын поэта отдал старую рукопись в печать, чтобы «спасти ее от огня». «Биатанатос» занимает около двухсот страниц; Де Куинси («Writings», VIII, 336) резюмирует их так: «Самоубийство есть одна из форм убийства». Специалисты по каноническому праву подразделяют убийства на преднамеренные и по необходимости; с точки зрения логики это разграничение может быть применимо и к самоубийству. Подобно тому как не каждое лицо, совершившее убийство, является убийцей, так и не всякий, кто наложил на себя руки, совершил смертный грех. Таков вполне понятный тезис «Биатанатоса», провозглашенный уже в подзаголовке: «The Self-homicide is not so naturally sin that it may never be otherwise»[280]; он проиллюстрирован – или исчерпан – обстоятельным каталогом невероятных или достоверных примеров: от Гомера[281], написавшего «тысячу вещей, которых никто, кроме него, не мог понять, и который, как говорят, повесился из-за того, что не смог разгадать загадку рыбаков», до пеликана, символа отцовской любви, и пчел, которые, согласно «Шестодневу» Амвросия Медиоланского, «убивают сами себя, если нарушают законы царя своего». Каталог занимает три страницы, и на них я обнаружил проявление некоторого тщеславия: включены спорные примеры («Фест, любимец Домициана, наложивший на себя руки, чтобы скрыть последствия кожной болезни»), но опущены весьма убедительные: Сенека, Фемистокл, Катон, – которые могли показаться слишком простыми.
Эпиктет («Помни главное – дверь открыта») и Шопенгауэр («Является ли монолог Гамлета размышлением преступника?») на своих страницах оправдали самоубийство; однако изначальная уверенность в правоте этих защитников заставляет нас читать их без должного внимания. То же случилось со мной при чтении «Биатанатоса», пока я не понял (или не подумал, что понял), что под видимым всем аргументом сокрыт аргумент эзотерический.
Мы никогда не узнаем, писал ли Донн свой «Биатанатос», изначально желая намекнуть на этот таинственный довод, или же им руководило мгновенное и смутное предвидение этого аргумента. Последнее мне кажется более вероятным; гипотеза о книге, в которой А означает Б, подобно криптограмме, выглядит искусственной, иное дело – мысль о книге, порожденной несовершенной интуицией. Хью Фоссет предположил, что Донн намеревался увенчать оправдание самоубийства своим же самоубийством; то, что Донн играл с этой идеей, – возможно или вероятно; то, что этого достаточно для объяснения «Биатанатоса», – просто смешно.
В третьей части своего трактата Донн обращается к добровольным смертям, упоминаемым в Священном Писании, – и больше всего страниц он уделяет смерти Самсона. Он начинает с утверждения, что этот «великий муж» является эмблемой Христа; его можно считать таким же архетипом, каким для греков был Геракл. Франсиско де Витория и иезуит Григорий Валенсийский не стали включать Самсона в перечень самоубийц; Донн, чтобы их опровергнуть, приводит последние слова, которые Самсон произнес перед тем, как свершить отмщение: «Умри, душа моя, с Филистимлянами!» (Суд. 16: 30). Подобным же образом Донн отвергает и предположение святого Августина, утверждающего, что Самсон, сломавший колонны храма, не был виновен ни в смертях других людей, ни в своей собственной, но повиновался Святому Духу, «как и меч служит орудием тому, кто им пользуется» («О Граде Божием», I, 20). Доказав несостоятельность этого предположения, Донн завершает главу сентенцией Бенедикта Перейры, которая гласит, что Самсон – как в своей смерти, так и в иных своих деяниях – есть символ Христа.
Квиетисты, вывернув наизнанку тезис Августина, посчитали, что Самсон «умертвил себя и филистимлян по дьявольскому наущению» («Heterodoxos español»[282], V, I, 8); Мильтон («Samson Agonistes»[283], in fine)[284] освободил Самсона от вмененного ему самоубийства; подозреваю, что Донн видел в этой казуистической проблеме не более чем метафору или образ. Его не заботило дело Самсона – да и почему должно было заботить? – или же Самсон интересовал Донна только как «эмблема Христа». В Ветхом Завете нет ни одного героя, которого не попытались возвысить до этой фигуры; для святого Павла Адам – предтеча Того, кто должен прийти; для святого Августина Авель олицетворяет смерть Спасителя, а его брат Сиф – воскресение; для Кеведо «чудесным прообразом Христа» был Иов. Донн привел столь тривиальную аналогию, чтобы его читатель понял: «Сказанное выше о Самсоне может быть ложью; сказанное о Христе – нет».
Главу, в которой прямо говорится о Христе, восторженной не назовешь. Донн ограничивается цитированием двух фрагментов из Священного Писания: «И жизнь Мою полагаю за овец» (Ин. 10: 15) и любопытной формулировки «отдал душу», которую упоминает каждый из четырех евангелистов в значении «умер». Исходя из этих фрагментов, подтверждаемых стихом «Никто не отнимет ее у Меня, но Я Сам отдаю ее» (Ин. 10: 18), Донн заключает, что Христа убили не крестные муки и что Он на самом деле покончил с собой, чудесным и добровольным образом отпустив свою душу. Донн высказал это предположение в 1608-м; в 1631-м он включил его в проповедь, которую прочел на пороге смерти в часовне дворца Уайтхолл.
Заявленная цель «Биатанатоса» – оправдать самоубийство; основополагающая – указать, что Христос покончил с собой[285]. То, что доказательство этого тезиса Донн свел к стиху из святого Иоанна и повторению формулы «отдать душу», – маловероятно и даже немыслимо; без сомнения, он предпочел не заострять внимание на кощунственной теме. Для христианина жизнь и смерть Христа является центральным событием всемирной истории; предшествующие века его готовили, последующие – отражают. Не был сотворен Адам из праха земного, твердь не отделила воды от вод, но Отец уже знал, что Сын умрет на кресте и сотворил землю и небо как декорацию для Его будущей смерти. Донн полагает, что Иисус принял смерть добровольно, а это значит, что и стихии, и Вселенная, и поколения людей, и Египет, и Рим, и Вавилон, и Иудея были сотворены из небытия, чтобы умертвить Его; вероятно, железо было создано для гвоздей, шипы – для тернового венца, а кровь и вода – для ран. Эта барочная идея различима в «Биатанатосе». Идея бога, который создает Вселенную, чтобы построить эшафот для себя самого.