Богдан взял, полистал — картинок не было, спросил:
- Про что?
- Про нас с тобой... про жизнь…
- Как это про нас с тобой? Откуда этот... — Богдан посмотрел фамилию писателя... — Джек Лондон знает? Англичанин какой-то, ха!
- Он американец.
- А почему фамилия Лондон? Лондон — это столица Англии, дурик!
- Отвязни, Богдан, а? — Робка очнулся от состояния транса, он посмотрел на приятеля: — Ты лучше «Куклу госпожи Барк» читай. — И он отобрал у него книжку.
- Че ты окрысился? — обиделся Богдан. — Спросить у него нельзя. Про нас с тобой, — повторил он слова Робки. — Не может этот англичанин... Ну, пусть американец — мне лично плевать, хоть турок пусть будет, не может он про нас с тобой написать.
- Почему?
- Потому что он про нас с тобой ничего не знает! — резонно возражал Богдан. — Он что, жил с нами, ну? Он же в капиталистической стране жил, в натуре! Откуда он про нашу социалистическую жизнь может знать? Ты даешь, Роба, обхохочешься!
- Ты ее читал? — спросил Робка пЬсле паузы.
- Не читал и не буду! Если он про меня написал, зачем читать? Я про себя и сам все знаю.
- Дубарь ты, Вовка... — с сожалением вздохнул Робка. — Я прочитал, и мне такое открылось... про себя... про других людей, про жизнь…
- Ой, ой, держите меня! — презрительно хмыкнул Богдан. — Помнишь, училка по литературе верещала. — Дальше он заговорил, подражая слащавому голосу учительницы: — «Мальчики! Девочки! Когда вы прочитаете «Евгения Онегина», вам откроется такое... вы узнаете все о жизни, о себе... Это такое наслаждение, мальчики, это непередаваемо!» — Богдан сплюнул презрительно. — Ну, прочитал! Никакого наслаждения! Мутота! А чего про жизнь узнал? Да ничего! Там жизнь дворянская, а у нас? — Богдан опять сплюнул. — Может, конечно, профессорам там всяким это читать интересно, может, он и великий там поэт, не спорю, памятники зря ставить не будут. Но лично мне это — не в дугу!
Они сидели на «Стрелке», на горячих от солнца ступеньках пристани и смотрели на Крымский мост, курили полуголые, на них были мокрые трусы — только искупались.
- А этого велели прочитать, Чернышевского... Ты прочел?
Робка отрицательно мотнул головой.
- А я взял сдуру в библиотеке. Усохнуть можно, в натуре! Я пока двадцать страниц одолел, так заснул два раза, железно говорю. — Богдан засмеялся.
Мимо них прошли несколько парней в спортивных формах. На плечах они несли две сверкающие лакированными боками байдарки и весла. Парни весело переговаривались о чем-то, смеялись. Богдан и Робка молча наблюдали, как они спустили байдарки на воду, уселись в них по двое, долго вставляли в уключины весла. Потом оттолкнулись от бетонной ступеньки и поплыли. Ритмично взлетали весла, опускались почти без всплесков в воду, следовал рывок, и весла взлетали снова, роняя алмазные капли воды. Байдарки быстро удалялись к Крымскому мосту. Ребята смотрели им вслед. Богдан сказал с завистью:
- Спортсмены... Говорят, можно в секцию записаться.- Где?
- Да здесь, на «Стрелке». Туда малолеток не принимают, а нас возьмут запросто.
- Ну и давно пошел бы... — пожал плечами Робка.
- Аты?
- Не тянет... Костику скажи, он тебе составит компанию. — Робка поднялся, стянул с себя черные сатиновые трусы до колен, стал отжимать их. Богдан покосился, спросил:
- Куда собрался?
- По делу надо. Книжку отнести.
- А я?
- Ну пошли вместе. Не знаю, может, неудобно…
- А к кому?
- К историку Вениамину Павловичу.
- Фью-ить! — присвистнул удивленно Богдан. — Ты чего, к нему домой... вот так запросто ходишь?
- Не запросто, но... хожу. Книжки у него беру читать. — Робка натянул влажные трусы, брюки, носки, обулся, взглянул на Богдана: — Пошли, деятель! Богдан уже заканчивал одеваться, как наверху, из-за строения, где хранились байдарки, каноэ, другие лодки и разный спортивный инвентарь, показалась веселая компания. Впереди шел Гаврош и напевал, играя на гитаре, висевшей на ремне через плечо. За ним шли Валька Черт, Ишимбай, Карамор. Ишимбай нес объемистую тяжелую сумку.
Я женщин не бил до семнадцати лет. В семнадцать ударил впервые... — распевал Гаврош и, увидев друзей, расплылся в улыбке:
- О, мушкетеры! Гляди, Ишимбай, культурный образ жизни ведут. Как дела, Робертино?
- Дела в прокуратуре, — хмуро ответил Робка. — А у нас делишки.
- Как? Как ты сказал? Ну, приблатненный малый! — Гаврош захохотал. — Дела, говорит, в прокуратуре, ха-ха-ха! Кто сказал?
- Да тут один пробегал, обронил. А я поднял, — прищурившись, Робка взглянул на Гавроша.
- Да? — Гаврош был озадачен нахальным поведением Робки, с чего бы это? В глубине души он даже побаивался Робку, потому что, во-первых, не понимал его до конца, а стало быть, мог ждать от него любой неожиданности (вот взял он и пришел к нему домой, не испугался), а во-вторых, должен был вернуться из заключения Борька, и, если Робка ему нажалуется, Гаврошу несдобровать. Борька был давно «в законе», а это обстоятельство для приблатненной шпаны — непререкаемый авторитет, да и не только для шпаны.
- Ждешь у моря погоды? — подмигнув, спросил Ишимбай. На ступеньках он расстелил пару газет, стал вынимать из сумки бутылки, колбасу, огурцы, пучки редиски. Отец Ишимбая, полный, мощный, бритоголовый татарин, работал мясником в гастрономе на Якиманке и подворовывал на работе все, что мог, поэтому у Ишимбая всегда водились деньжата, всегда он притаскивал к Гаврошу домой то кусище хорошего мяса, то овощей или сахару, то мороженой рыбы.
- Тебе-то что? — глянул на него Робка. Он тоже их боялся, но старательно подавлял в душе страх — да будь что будет, не убьют же, в конце концов, их за это Борька (когда вернется) всех на нож поставит.
- А ботинки тебе не жмут? — спросил Валя Черт и почему-то заржал.
- Какие ботинки? — не понял Робка.
- В которых ты по переулку ходишь, — сказал Гаврош. — Один такой гулял-гулял и из ботинок выскочил. В носках домой прибежал. — Гаврош коротко рассмеялся. — А ты вообще-то в носках?
- В носках... — несколько растерялся Робка.
- Это хорошо, — опять влез Валька Черт. — А то простудиться можно. Понял — нет?
- Ты меня на «понял» не бери, понял? — набычился Робка.
- Ты смотри, Гаврош, с ним культурно беседуют, а он зубы скалит. — На худом, заостренном лице Черта заходили желваки. Валька был самым опасным из всей шпаны. Недаром прозвище — Черт. Внешне веселый, покладистый и даже трусоватый, он вдруг приходил в тихую звериную ярость, и тогда ему было море по колено — мог запросто пырнуть ножом, ударить кирпичом по голове, железным прутом, да чем угодно, и остановить его уже никто не мог. Эти приступы бешенства так же внезапно прекращались, и когда на него снова накатит, никто не мог предположить.
- Без ботинок можешь остаться и без носков, — процедил Валька Черт, и рука его потянулась к внутреннему карману куртки — там на пришитой «бретельке» всегда висела финка.
- Кончай, Черт! — позвал Ишимбай. — Водка киснет.
Он действительно разложил на импровизированном столе колбасу, огурцы и редиску, откупорил бутылку.
- Пошли... а то хуже будет, — шепнул Богдан, дернув Робку за рукав.
- Твое счастье, падла... — процедил Валька и подсел к приятелям. Они выпили по очереди из одного стакана, стали с хрустом жевать огурцы и редиску.
Робка и Богдан медленно пошли прочь, когда Гаврош окликнул:
- Роба! Может, выпьешь? Знаешь, как говорят: налей врагу, и он станет твоим другом! Давай, подваливай! Робка вдруг повернулся и пошел обратно.
- Ты че, пить с ними будешь? — испуганно зашептал Богдан.
Робка не ответил. Подошел, сел рядом с Гаврошем на ступеньку. Светило солнце, и плескалась спокойная вода, вдали плыли байдарки — спортсмены равномерно взмахивали длинными веслами, и виден был красавец Крымский мост. Цепи, поддерживающие его, тоже отливали на солнце. Гладь воды утекала под мост, становясь непроницаемо черной. Из-под моста показался речной трамвайчик.