ведал её родословной. Поэтому не было ни алтарей её, ни храмов[513]. Но никто не мог избежать приговора ананке. Даже бессмертные боги не могли здесь ничего поделать, в том числе и главнейший из них — Зевс. Вспомним Троянскую войну. Зевс не принимает жертв от сынов и дочерей Илиона, ему принесённых, ибо ведома ему судьба Трои. Он изменить её не может, значит, не вправе и принимать жертвоприношения троянцев. Ведь тогда он должен пойти им навстречу, а это невозможно. Вот поэтому и гонит ветер дым от жертвоприношений троянцев прочь. Этих приношений и жертв грозный тучегонитель просто не замечает. И прекрасную Персефону навсегда вернуть Деметре нельзя, ибо ананке обрекла её на замужество с Аидом.
Но тем не менее две трети года дочь проводит с матерью, и в это время расцветает природа, плодоносит земля, собираются богатые урожаи, наполняются кладовые. Потому рождённый этим мифом о Деметре и Персефоне праздник — Элевсинские мистерии — радостный[514]. Считается, что «в Элевсине столкнулись два ещё догреческих мифа: о похищении богини растительности и о рождении на поле божественного младенца, и третий, греческий, индоевропейский — о богинях зерна матери и дочери. Из соединений этих элементов в элевсинском культе выросли хорошо известные Элевсинские мистерии»[515].
Преполагается, что Элевсинские таинства восходят примерно к 1400-м годам до Р. Х., к Микенской эпохе. Археологические раскопки, производившиеся в 20–30-е годы XX века в главном храме Элевсина, показали, что так называемый Телестерий, где и совершались мистерии, был выстроен на месте царского дворца Микенской эпохи (XV–XII века до Р. Х.)[516].
Как же распределялись времена года пребывания Персефоны под землёй и на земле? Безусловно, уход Персефоны под землю — это лето. Худшее время в греческом климате. Своеобразие природы Эллады в том и состоит, что как раз в летние месяцы, когда безжалостный Аполлон осыпает землю своими стрелами — солнечными лучами, вся Греция становится как бы мёртвой, поскольку всё выжжено солнцем. Лишь когда на зиму Аполлон удаляется на север, к загадочным гипербореям, природа воскресает[517].
В жаркое летнее время зерно предыдущего урожая сохраняют в подземных хранилищах — это символ пребывания Коры-Персефоны в царстве мёртвых. А вот то, что в большинстве стран Европы воспринималось как осень, время увядания природы, в Элладе было временем её пробуждения. Лишь три времени года знали греки: весну, зиму и лето. Лето — пора наихудшая, зима — наилучшая[518].
Зерно — главный символ Элевсинских мистерий. Чтобы плодоносить, оно должно уйти в землю и умереть. Это античное наследие вошло и в христианское мировоззрение[519]. Ведь сказано в Евангелии от Иоанна: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода»[520].
Что ждёт человека после смерти? Этот вопрос всегда волновал его и вечно будет тревожить его воображение. Связанные с жизнью и смертью, с подземным царством мёртвых возвращением на землю Элевсинские мистерии давали их участникам надежду на лучшую участь за гробом, нежели та, что ждёт людей, в таинства сии не посвящённых[521]. У греков издревле сложились представления и об ужасах, ждущих умерших в царстве мёртвых, и об Элизии, где ушедшие из земной жизни живут вечно и счастливо. Вот что отвечает Одиссею на его утешительные слова пребывающий в царстве мёртвых доблестный Ахиллес:
О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;
Лучше б хотел я живой, как подёнщик, работая в поле,
Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,
Нежели здесь над бездушными царствовать, мёртвый[522].
Но вот какие утешительные слова говорит царю Спарты Менелаю «морской проницательный старец, равный бессмертным Протей, египтянин, изведавший моря все глубины и царя Посейдона державе подвластный»[523]:
Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное:
Ты не умрёшь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе;
Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь
Послан богами — туда, где живёт Радамант златовласый.
(Где пробегают светло беспечальные дни человека,
Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;
Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном
С лёгкой прохладой туда посылаемый людям блаженным),
Ибо супруг ты Елены и зять громовержца Зевеса[524].
Конечно же, наш герой был прекрасно знаком с тем, что сулит человеку по смерти его былое участие в Элевсинских таинствах. А достигнув уже полувекового рубежа своей жизни, он не мог не задумываться, как, впрочем, и все люди во все времена, что ожидает его, когда иссякнут жизненные силы. Возможно, изначально Адриан, памятуя о неосуществившемся замысле Клавдия (41–54), мог задумать перенести Элевсинские мистерии в Рим. Об этом свидетельствует дошедший до нас диалог Адриана и философа Эпиктета:
«Адриан. В Элевсине есть Священное здание, и здесь в Риме теперь есть такое. Там есть иерофант — и здесь я, император, тоже назначу кого-нибудь. Там есть вестник — я тоже найму вестника. Там есть дадух — и у меня будет дадух. Там есть факелы — здесь тоже. Звуки опять-таки будут одинаковые. Чем же тогда отличается происходящее здесь от происходящего там?
Эпиктет. Безбожник! К чему всё это, если дело происходит не в надлежащее время и не в надлежащем месте? Только после надлежащей жертвы, после надлежащих молитв и только если человек заранее полностью осознает, что приближаются священные встречи, притом священные с древнейших времён, — только тогда от таинств есть польза»[525].
Действительно ли Эпиктет убедил Адриана принять посвящение в Элевсинские таинства там, где исторически положено это делать, либо сам он — эллинофил ведь! — осознал нелепость переноса их в Вечный город (напомним, Адриан первым так назвал Рим), — но посвящён он был как обычный мист — участник мистерий, никак не выделяясь среди прочих участников.
Элевсинским таинствам предшествовали следующие празднества: сначала открытое празднество женщин Фесмофории, праздник плодородия и доброго потомства, посвящённый Деметре. Мужчины на этот праздник категорически не допускались. У Аристофана есть комедия, посвящённая Фесмофориям, являющая собой злую и, скажем прямо, несправедливую сатиру на Еврипида. Предваряли начало таинств мужские открытые военные игры, носившие название Элевсиний[526].
Теперь мы вместе с нашим героем и другими мистами пройдём по пути посвящения в Элевсинские мистерии с самого его начала. И здесь нам поможет, безусловно, лучший в мировой исторической науке знаток таинств Элевсина Дитер Лауэнштайн. Он, в свою очередь, в описании шествия мистов к Элевсину и совершаемых обрядов опирался на бессмертное «Описание Эллады» Павсания. Итак, в