Читать интересную книгу 100 великих оригиналов и чудаков - Рудольф Баландин

В отличие от Бугрова, который основывался на личных впечатлениях, здравом рассудке и главным образом на интуиции, Морозов был рационален, образован, читал Карла Маркса и ценил его учение за „волевое (деятельное — Р.Б.) и организационное основание“. Максим Горький воспроизвёл свой разговор с Саввой Тимофеевичем о будущем перевороте в России. Морозов говорил:

— Наверное, будет так, что, когда у нас вспыхнет революция, она застанет всех неподготовленными к ней и примет характер анархии. А буржуазия не найдёт в себе сил для сопротивления, и её сметут, как мусор… Не вижу оснований думать иначе, я знаю свою среду.

— Вы считаете революцию неизбежной?

— Конечно! Только таким путём и достижима европеизация России, пробуждение её сил. Необходимо всей стране перешагнуть из будничных драм к трагедии. Это сделает нас другими людьми.

По мнению Саввы Морозова, „богатый русский — глупее, чем вообще богатый человек“, потому что ослеплён богатством своей страны, сырьём и рабочими руками, а также надеется на тупость крестьян и неорганизованность рабочих. Можно лишь удивиться прозорливости промышленника-миллионера, предугадавшего анархический характер революций 1917 года. В феврале-марте царь и его брат в результате стихийных выступлений масс „добровольно-принудительно“ отказались от престола. Ленин был тогда в Швейцарии, известие о революции стало для него неожиданностью. Буржуазия, взяв власть, не смогла её удержать и остановить анархию.

Савва Морозов был незаурядным мыслителем. Он умел не только увеличивать свой капитал, на что, по его словам, у нас способен и глупый человек („легко в России богатеть, а жить — трудно“, — говорил он). Подобно Бугрову, он был заложником своего дела, своего состояния. Но для него Родина и русский народ оставались высшей ценностью.

Морозов был уверен, что только революция „может освободить личность из тяжёлой позиции между властью и народом, между капиталом и трудом“:

— Я не Дон-Кихот и, конечно, не способен заниматься пропагандой социализма у себя на фабрике, но я понимаю, что только социалистически организованный рабочий может противостоять анархизму крестьянства.

Умелый предприниматель, богатый собственник Савва Тимофеевич не скупился на материальную помощь социал-демократам, революционерам, а то и конкретно большевикам вопреки личной своей выгоде или интересам своего сословия, „эксплуататорского класса“. У него был государственный ум и стремление принести пользу Родине. На своей фабрике он учредил стипендии для наиболее способных рабочих, а двух отправил учиться за границей.

„Личные его потребности, — писал Горький, — были весьма скромные, можно даже сказать, что по отношению к себе он был скуп, дома ходил в стоптанных туфлях, на улице я видел его в заплатанных ботинках“.

Возможно, в такой скромности была некоторая нарочитость, желание показать, что не ради личного обогащения, не ради комфорта и роскоши он живёт и работает. „Миллионов лично у Саввы не было, — полагал Горький, — его годовой доход — по его словам — не достигал ста тысяч. Он давал на издание „Искры“, кажется, двадцать четыре тысячи в год. Вообще же он был щедр, много давал денег… на устройство побегов из ссылки, на литературу для местных организаций и в помощь разным лицам, причастным к партийной работе социал-демократов, большевиков“.

Не раз Морозов рисковал попасть под суд (он прятал революционера Николая Баумана в своём имении „Горки“, перевозил нелегальную литературу). Он был убеждён, что России, чтобы догнать развитые страны, нужна не парламентская буржуазная республика, а революция. По его мнению, в мире творчески работают три силы: наука, техника, труд. А в России техника отсталая, наука под сомнением в её пользе, а труд поставлен в каторжные условия.

Кровавые события 9 января 1905 года произвели на Савву Морозова гнетущее впечатление. Он видел, как с ведома царя солдаты стреляли в толпу мирных демонстрантов, где были женщины и дети, где многие несли иконы и портреты Николая II. Драгуны рубили шашками безоружных людей.

— Царь — болван, — говорил Морозов… — Стоило ему сегодня выйти на балкон и сказать толпе несколько ласковых слов, дать ей два-три обещания, — исполнить их необязательно, — и эти люди снова пропели ему „Боже, царя храни“… Это затянуло бы агонию монархии на некоторое время… Революция обеспечена! Годы пропаганды не дали бы того, что достигнуто в один день… Позволив убивать себя сегодня, люди приобрели право убивать завтра. Они, конечно, воспользуются этим правом. Я не знаю, когда жизнь перестанут строить на крови, но в наших условиях гуманность — ложь! Чепуха… Дело Романовых и монархии — дохлое дело! Дохлое…

Савва Морозов боялся сойти с ума. У него бывали приступы меланхолии, а то и тревоги. Уехав в заграничный санаторий, он у себя в номере, лёжа в постели, выстрелил себе в сердце. (Не исключено, на мой взгляд, убийство по мотивам политическим или финансовым.)

Как меценат Морозов с особенной любовью и энтузиазмом помогал становлению и подъёму Московского Художественного общедоступного театра. В письме А.П. Чехову Максим Горький признался: „Когда я вижу Морозова за кулисами театра в пыли и в трепете за успех пьесы, — я ему готов простить все его фабрики, — в чём он, впрочем, не нуждается, — я его люблю, ибо он — бескорыстно любит искусство, что я почти осязаю в его мужицкой, купеческой, стяжательной душе“.

Странным „стяжателем“ был Савва. Когда Горький, ещё едва с ним знакомый, попросил у него ситцу на тысячу детей нижегородских окраин, купец и промышленник отозвался охотно, уточнив:

— Четыре тысячи аршин — довольно? А — сластей надо? Можно и сласти дать!

Нет, стяжатель так не поступает. И уже никогда, разве что под угрозой смерти, не даст он денег на социальный переворот, который сметёт его самого как богатея и весь его класс. Не знаю, были ли в других странах меценаты, подобные русским Бугрову и Морозову, помогавшим революционерам, социал-демократам, большевикам.

А пермский владелец пароходов Николай Васильевич Мешков снабжал деньгами партию социал-революционеров, эсеров, с их лозунгом „Земля — крестьянам!“

Эти богачи выглядели „белыми воронами“ в серо-чёрных стаях своих „коллег“. Они были явными чудаками, оригиналами только потому, что не утратили совести, здравого смысла и любви к Родине и народу, для которых желали лучшей судьбы и процветания. А это могла предоставить (и дала, в конце концов) только социальная и культурная революция.

Билл Хейни

За последние десятилетия приобрела популярность специфическая разновидность изобразительного искусства под названием инсталляция. Устраивают композиции из различных предметов, включая унитазы и писсуары, ставят муляжи животных.

Когда-то подобные произведения шокировали, считались причудой, извращением хорошего вкуса, издевательством над публикой, пошлостью и тому подобным. Однако со временем к подобным творениям привыкли, их выставляют в модных галереях, о них пишут солидные критики.

Однако не всегда можно определить, где кончается инсталляция и начинается причуда оригинала, способная озадачить своей экстравагантностью.

Например, в северном пригороде Оксфорда на одном из домов можно увидеть необычайное зрелище: огромная косатка пробила черепичную крышу дома и застряла между стропилами. Полное впечатление, что она совсем недавно в полном смысле слова свалилась с неба. Туша морского гиганта лоснится, словно ещё не успела высохнуть, а значительная часть туловища и хвост устремлены вверх. На земле разбросаны куски черепицы.

Случайный прохожий невольно остановится в недоумении. Что тут произошло? Каким образом косатка попала на крышу? Возможно, её перевозили на вертолёте и она сорвалась, но почему-то не разбилась вдребезги. Или она заброшена сюда невиданным смерчем? Да разве бывает такое? Только после всемирного потопа…

После подобных размышлений нетрудно догадаться, что это — инсталляция. Но зачем она сделана? Билетов не продают, местные жители к столь удивительному зрелищу привыкли. Какая корысть хозяину дома — Биллу Хейни — от того, что какой-то зевака уставится на крышу дома в глубокой задумчивости, а поняв, что это шутка, подберёт на память кусок черепицы?

Но на то и чудак, чтобы не думать о корысти. По-видимому, ему доставляет удовольствие лицезреть прохожего, остолбеневшего перед его домом со взором, устремлённым вверх и с недоумением на лице. Может быть, ему приятно слыть чудаком и оригиналом. Или таким образом он отстаивает своё право на эксцентричные поступки.

Кстати, ему стоило немало хлопот это произведение. Для реализации своей идеи он заказал муляж морского гиганта из стекловолокна, покрытого блестящим лаком, имитирующим влажную поверхность. Чтобы водрузить это создание на крышу, пришлось обратиться в строительную фирму. Однако после того как работа была завершена при немалом стечении зрителей, чиновники потребовали убрать „нечто шокирующее, возведённое без согласия городских властей“.