Читать интересную книгу Собрание сочинений. Т. 17. Лурд - Эмиль Золя

Пьер сел на скамью слева от него — в этом месте свод нависал у них над самой головой. Это был поистине чудесный уголок. Оба молчали, водворилась глубокая тишина, и вдруг Пьер услышал за своей спиной еле уловимое журчание, легкий, кристально чистый звук, который как бы исходил из невидимого мира. Пьер сделал движение, и барон Сюир сразу понял, в чем дело.

— Это источник. Он течет из-под земли, за решеткой… хотите посмотреть?

Не дожидаясь ответа Пьера, он нагнулся, чтобы открыть одну из решетчатых створок, ограждавших источник, и тут же пояснил, что решетка поставлена здесь из опасения, как бы какие-нибудь вольнодумцы не бросили туда яду. Такое необыкновенное предположение на миг изумило священника, но он тут же сообразил, что это личное мнение барона, отличавшегося большой наивностью.

Барон тщетно пытался открыть секретный замок, который не поддавался его усилиям.

— Странно, — бормотал он, — буквы, с помощью которых открывается замок, составляют слово «Рим», и я совершенно уверен, что его не меняли… От сырости все здесь гниет. Нам приходится каждые два года менять наверху костыли, а то они рассыпаются в прах… Принесите-ка мне свечу.

Пьер посветил, взяв свечу в одном из подсвечников, и барону Сюиру наконец удалось открыть покрытый плесенью замок. Створка повернулась, и они увидели источник. Из трещины в скале, по ложу, устланному гравием, медленно текла прозрачная, спокойная вода; но она, очевидно, проходила далекий путь. Барон объяснил, что надо было заключить воду в цементированные трубы, чтобы подвести ее к водоемам. Он признался, что позади бассейна пришлось вырыть резервуар, чтобы в течение ночи там накапливалась вода, — из источника она поступала так медленно, что не могла бы удовлетворить ежедневную потребность.

— Хотите попробовать? — предложил он вдруг. — Здесь, у самого истока, она вкуснее.

Пьер не ответил, он смотрел на эту спокойную, девственную воду, отливавшую золотом при неверном свете свечи. Капли воска падали в ручей, колебля его поверхность. Он подумал о тайне, которую несла эта вода из глубины далеких гор.

— Выпейте стакан!

Барон наполнил находившийся тут же стакан, погрузив его в воду, и Пьеру пришлось выпить. Вода была прекрасная, чистая, прозрачная и свежая, какая обычно стекает с высот Пиренеев.

Повесив на место замок, оба снова уселись на дубовую скамью. Временами Пьер слышал журчание источника, похожее на щебетание укрывшейся птички. Барон с умилением рассказывал Пьеру, каким бывает Грот в разные времена года и при всякой погоде; он болтал без умолку, сообщая множество наивных подробностей.

Летом наезжали толпы паломников, тысячи их ревностно молились, и было шумно, как на ярмарке. Осенью начинались проливные дожди, много дней подряд заливавшие Грот; в эту пору прибывали паломники издалека — индусы, малайцы, даже китайцы, приходившие маленькими молчаливыми группами и по знаку миссионеров восторженно опускавшиеся на колени прямо в грязь. Из всех старинных провинций Франции самых благочестивых паломников поставляла Бретань; приезжали они целыми приходами, причем мужчин было столько же, сколько и женщин; вот на такой простой, благопристойной вере и стоит мир. Затем наступала зима, декабрь со своей жестокой стужей, свирепыми снегопадами, преграждающими доступ в горы. Тогда в опустевшие гостиницы приезжали религиозные семьи, отправлявшиеся каждое утро в Грот; туда шли любители тишины, желавшие побеседовать с богоматерью наедине, в сладостном одиночестве. Были и такие, которых никто не знал; оставшись одни, они падали ниц, изливая свое пламенное чувство, как ревнивые любовники, но испуганно уезжали, как только в Гроте появлялся народ. А как приятно здесь в зимнюю непогоду! В дождь, ветер и в снег в Гроте пылают огни. Даже в жуткие бурные ночи, когда здесь нет ни души, Грот горит, как костер любви, который ничто не может затушить. Барон рассказывал, что прошлой зимой он приходил сюда в дневные часы, сидел на этой самой скамье. Хотя скамья находится на северной стороне и солнце никогда сюда не заглядывает, здесь всегда тепло. Это объясняется, очевидно, тем, что камень нагревают непрерывно горящие свечи; впрочем, разве не может святая дева в виде особой милости поддерживать тут вечную весну? Вот и птички, все окрестные зяблики, когда выпадет снег и лапки их начинают мерзнуть, забиваются в Грот, прячутся в плюще и порхают вокруг святой статуи. Но вот наступает апрель, в горах тают снега, и разлившийся Гав с оглушительным грохотом катят мимо Грота свои ледяные воды; в стволах деревьев бродят соки, ветви одеваются зеленью, и шумные толпы заполняют сверкающий Грот, выселяя оттуда птичек.

— Да, да, — повторял барон Сюир, и голос его звучал все глуше, — я проводил здесь зимой в полном одиночестве чудесные дни… Кроме меня, тут находилась только одна женщина, которая всегда стояла на коленях вон там, возле решетки, чтобы не заморозить ноги в снегу. Это была молодая, очень красивая брюнетка лет двадцати пяти с прелестными голубыми глазами. Она ничего не говорила, даже не молилась, часами не двигалась с места и была бесконечно грустна… Не знаю, кто она, больше я ее не видел.

Барон умолк; удивленный его молчанием Пьер минуты через две взглянул на него и увидел, что он заснул. Сложив руки на животе, уткнувшись в грудь подбородком, барон спал мирно, как ребенок, с блуждающей на губах улыбкой. Вероятно, когда барон Сюир говорил, что проводит здесь ночи, он подразумевал, что приходит сюда соснуть блаженным сном старого человека, над которым витают ангелы.

Теперь Пьер наслаждался полным одиночеством. В самом деле, в этом тихом уголке сердцем овладевало умиление, постепенно переходившее в упоительный восторг. Это чувство было вызвано слегка удушливым запахом воска и великолепием пылающих свечей. Пьер уже не различал ни костылей, свисавших со свода, ни приношений, развешенных по стенам, ни окованного серебром алтаря, ни закрытого чехлом органа. Он испытывал странное опьянение, полную отрешенность. У него было дивное ощущение, что все живое где-то далеко-далеко, а сам он у грани неземного и невероятного, словно эта простая железная решетка отделяет его от бесконечности.

Услышав слева легкий шум, Пьер вздрогнул. Это, щебеча, как птичка, неумолчно журчал источник. Ах, как хотелось бы Пьеру встать на колени, поверить в чудо, убедиться, что пробившийся из скалы божественный источник исцеляет страждущее человечество! Разве не для того пришел он сюда, чтобы пасть ниц и умолять святую деву Марию вернуть ему веру? Почему же он не молится, не просит об этом величайшем благе? Ему стало еще труднее дышать, свечи слепили его, и голова кружилась. Вдруг он с удивлением вспомнил, что за эти два дня, пользуясь полной свободой, как и все священники, приезжавшие в Лурд, он не удосужился отслужить мессы. Пьер совершил грех; очевидно, тяжесть этого греха и лежала у него сейчас на сердце. Священник почувствовал такую душевную боль, что вынужден был встать и уйти. Слегка толкнув решетку, он вышел из пещеры, покинув там барона Сюира, сладко спавшего на скамье.

Мария неподвижно лежала в своей тележке, приподнявшись на локтях и вперив восторженный взгляд в лик святой девы.

— Мария, вам хорошо? Не холодно?

Она ничего не ответила. Он пощупал ее руки, — они были нежные и теплые, только чуть дрожали.

— Ведь вы не от холода дрожите, правда, Мария?

— Нет, нет! — проговорила она. — Оставьте меня, я так счастлива! Я увижу ее, я это чувствую. Ах, какое наслаждение!

Ее тихий голос был подобен дуновению. Пьер натянул ей на ноги платок и ушел во мрак ночи, охваченный невыразимым волнением. Выйдя из ярко освещенного Грота, он окунулся в непроглядную, кромешную тьму и побрел наугад. Потом глаза его привыкли к темноте, и, очутившись возле Гава, он зашагал вдоль берега по аллее, окаймленной высокими деревьями; от реки повеяло на него прохладой. Его успокаивала ночная свежесть, и становилось легче на душе. Его только удивляло, почему он не упал на колени, почему не молился, как молилась Мария, всей душой! Что его останавливало? Откуда явился этот непреодолимый протест, который мешал ему отдаться вере, даже когда его измученное сердце, находившееся во власти неотвязной мысли, так жаждало забвения? Он отлично сознавал, что протестует только разум, и сейчас готов был убить этот ненасытный разум, который портил ему жизнь, отнимал у него счастье, не давал ему испытать блаженство неведающих и наивных, Быть может, если бы он воочию увидел чудо, то смог бы поверить. Если бы Мария, например, вдруг встала и пошла на его глазах, разве не простерся бы он ниц, не был бы побежден? Возникший перед ним образ исцеленной, выздоровевшей Марии так взволновал Пьера, что он воздел дрожащие руки к усеянному звездами небу. О боже! Какая чудная ночь, полная тайны, благоухающая и неземная, и сколько радости несет в себе надежда на восстановление здоровья, на вечную любовь, бесконечно возрождающуюся, как весна! Он двинулся дальше, дошел до конца аллеи. Но сомнения снова овладели им: раз человеку для веры нужно чудо, значит, он не способен верить. Богу незачем доказывать свое существование. Пьера мучила еще мысль, что, пока он не выполнит долга священника — не отслужит мессы, бог не услышит его. Почему не пойти сейчас же в церковь Розер, где алтари с двенадцати ночи до двенадцати дня предоставлены в распоряжение приезжих священников? Он вернулся по другой аллее и снова оказался под развесистыми деревьями, на том самом месте, откуда они с Марией наблюдали шествие со свечами. Но теперь не видно было ни единой светящейся точки — все тонуло в безбрежном мраке.