в Риме. Этот же принцип треугольной пирамидальной композиции, только более объемной, проведен в ряде работ Кановы и применен Пигалем в его находящемся в Страсбурге памятнике маршалу Саксонскому. Тип этого надгробия повторялся и русскими мастерами — Гордеевым, Пименовым, Демутом-Малиновским.
Трогательное ‹предание› сообщает, сливая воедино различные исторические лица, что граф Брюс, вернувшись из похода и узнав о недавней в его отсутствие смерти жены, поспешил в церковь, бросился ко гробу и так и закаменел около него, убитый горем. Фигура его оказалась спиной к алтарю. Три раза переставляли его, но он снова возвращался в первоначальное положение, пока епископ не благословил оставить его в прежней позе. Вообще вокруг Глинок и ее владельца гр. Я.В. Брюса сложился целый фольклор — и в Глинках сообщают об умении его оживлять умершие, даже разрубленные тела, о драконе, прилетевшем к Брюсу, поводом чего, верно, послужили фантастические существа, украшавшие лестничные всходы гротового сооружения, и о замерзавшем среди лета под чарами Брюса пруде, где владелец катался на коньках. Память смутно рисует где-то встречавшуюся картинку — Брюса, катающегося на коньках с развевающимся за спиной плащом. В усадьбе ищут подземные ходы, говорят, что у кого-то есть рукопись, указывающая на существование зарытой библиотеки знаменитого чернокнижника.
Таковы романтические предания. В действительности книжное собрание Брюса, заключавшее в себе немало "магических" и "астрологических" книг, попало в Академию наук — их список был опубликован Хмыровым, также перечисление некоторых [физических] приборов, "куриозитетов", ландкарт, составляющих собственность ученого шотландца[122].
Как многое другое, дом Брюса в Глинках еще мог бы быть отреставрирован — нетрудно было бы разместить в нем сохранившиеся в Академии наук и мало ей необходимые вещи, повесить в кабинете известный портрет Брюса в мантии и шляпе с пером, наполнить дом мебелью петровского времени.
Только в условиях нашей современности — это утопические мечты. Как все остальное, Глинки обречены на умирание подобно любопытнейшей старинной, еще петровской фабрике — Лосиному заводу[123] на противоположном берегу Клязьмы. Уже несколько лет как сломаны здесь ампирные деревянные домики с колоннами; более старые одноэтажные белые флигеля разбираются на камень и разрушаются с каждым годом.
Это разрушение — в черте природного заповедника, охраняемого Главнаукой[124]. В многоверстном лесу Лосиного острова еще держатся несколько штук лосей. Высоко вздымают в синее небо свои темно-зеленые кроны вековые ровные сосны. На вырубках под жарким солнцем зреет земляника. Так из года в год. Верно, и теперь, как прежде. А по лугам синей лентой течет полноводная Клязьма мимо деревень, сел, усадеб. Раёк, Болшево, некогда усадьба маркизов Кампанари, херасковское Гребнево, в другую сторону Авдотьино Новикова, Стояново архитектора Баженова, Денежниково Талызиных широким кругом окружают Глинки. Почти везде лишь ничтожные останки усадебной архитектуры, доживающие последние дни памятники былого искусства.
Высоко над рекой расположена усадьба Раёк[125]. Открытая площадка, на которой стоял старый помещичий дом, отгорожена по откосу парапетом-балюстрадой; еще недавно украшали ее статуи и фигуры львов, напоминавшие собак. На много верст открывается вид на долину Клязьмы — далекий заливной луг, лес и небо, покрытое тучами, звучащими красочной симфонией под лучами заходящего солнца. На месте старого дома — вычурная деревянная дача с балконами и башнями, никак не вяжущаяся с остатками планировки и архитектуры XVIII века. Английский парк разбит по откосу; то спускаясь, то подымаясь, бежит извилистая дорожка. В зелени деревьев белеет квадратный павильон, украшенный по фасадам тонкими тосканскими колоннами, образующими портики-крылечки. В павильоне, светлом внутри, с окнами и застекленными дверями на все четыре стороны, находилась некогда усадебная библиотека. В расцвеченных зарисовках художницы Айзман запечатлены эти остатки старины, а также окрестные памятники искусства, в том числе надгробие графини Брюс в Глинках. Только воспроизведение в красках дает возможность судить об исключительной красоте этого замечательного памятника.
Часто попадаются кругом фабрики, некоторые из них на месте старых усадеб; жалкие поселки, скученные и смрадные дома возникли на месте прежних садов и парков, не оставив почти никаких следов былого. В Болшеве это две церкви — одна высокая, в два света, XVIII века, другая одноэтажная, украшенная пилястрами с трехчастными ампирными окнами под широкими дугами, — вероятно, усыпальница.
В Гребневе цел еще громадный трехэтажный дом с галереями, соединяющими его с флигелями; сохранились ворота в виде триумфальной арки, ближе к тем, что были построены Львовым в глебовском Райке Тверской губернии. Сохранился здесь и обширный запущенный старинный парк с заснувшими, полузаглохшими прудами.
В Авдотьине Новикова уцелели старый сад и церковь с ее историческими могилами в ограде. Быстро разрушается Денежниково[126] Талызиных. Здесь одноэтажный дом с колоннадой вровень фасаду удивительно близко напоминал Белый дом Никольского-Урюпина, отличаясь от него, при всей тождественности архитектурной манеры, более грубыми деталями выполнения. Галереи соединяли его с двумя башнями феодального типа, наивной данью романтике XVIII века. Отзвуки модной в 70—80-х годах XVIII века псевдоготики сочетались здесь с ранним французским классицизмом. Дом разрушают на кирпич — обстановка уже давно расхищена, лишь в зале развороченным трупом лежит рояль — старинный типичный “флюгель” начала прошлого столетия. Старые портреты, пастели Барду разошлись, распылились по московским и провинциальным музеям. Еще цел парк — регулярный, французский. В нем пахнет сыростью и в тени расцветают нежные лиловые и розовые аквилегии.
Баженовская усадьба Стояново уже давно не существует, может быть, лет сто или более. И тем не менее удалось разыскать ее по старинным публикациям о продаже в “Московских ведомостях” за 60-е годы XVIII века. Подробно, красочным языком описывалось в газетном объявлении сельцо Стояново с господским домом, перспективной, на несколько верст ведущей к нему дорогой-аллеей, прудами, богатыми рыбой, на одном из которых на острове указывалась земляная “увеселительная крепость”. Кому не известно из исследователей старого искусства, что земляные сооружения — то, что наиболее стойко противится времени. Исчезают постройки, вырубаются насаждения — только земляные валы и канавы остаются неизменными. И вот, исходя из этого, можно было заключить, что земляная крепостца в Стоянове уцелела до наших дней. Так и оказалось оно в действительности; свои первоначальные очертания сохранил пруд в виде четырехлистника с двумя более длинными заливами, и посреди него остров, на котором валы сохранили очертания затейливого форта. Барочный узор этого сооружения при всей незначительности, конечно, в истории русской архитектуры дополняет все же любопытным штрихом еще неведомое нам, еще до сих пор по-настоящему не раскрытое лицо архитектора В.И. Баженова. Но и для истории садово-паркового искусства этот остаток старины в далекой и мало посещаемой части Московской губернии имеет известное значение. Он передает тип тех