Читать интересную книгу О русском пьянстве, лени и жестокости - Владимир Мединский

Западный обыватель видит, что происходит вокруг него, в его родном обществе.

Но одновременно с этими знаниями и импортом русских женщин на Западе рассказывают сказки о страшной спившейся России, где трезвых людей давно не видели.

Перед нами – очередной политический миф!

Часть III

Миф о жестокости

Русская земля – страшная, Питер…

А. Н. Толстой. «Пётр I»

«Всем известно», что российская история – самая кровавая и жестокая история государства и его народа в мире.

«Русская земля – страшная, Питер…» – говорит Франц Лефорт молодому Петру в романе Алексея Толстого «Петр I».[166]

В романе действительно много жестоких сцен: пытки стрельцов, закопанная в землю женщина-мужеубийца, страшные, отвратительные публичные казни. Не раз и не два получается так, что Россия – это и есть жестокость, грубость, мир насилия и легкого, чуть ли не веселого кровопролития. А уголок Запада в Москве, слобода Кукуй – это другое дело. «Хохот, веселые лица, кубки сдвинутые… шумство».[167]

В общем, добрые они и хорошие, иностранцы Петра, намного добрее и приятнее русских.

Представление о жестокости русской истории и природной жестокости нашего собрата-соплеменника, о низкой цене человеческой жизни в нашей стране так укоренились, что уже и возражать трудно. Сказать, что это чепуха, – так мне просто никто не поверит на слово.

Поэтому я рассмотрю нашу «страшную» и «кровавую» историю в разные временные периоды и прослежу, имеет ли отношение к истине столь мрачный исторический миф. И конечно же, сравню. Только правильно, с учетом временно́го фактора, положение дел в России с положением дел в Европе.

Глава 1

У истоков цивилизаций

На меже всегда валяются черепа.

Адыгейская поговоркаРазное начало

Примерно в одно и то же время формируется Европа и Русь.

XI–XII века считаются в Европе временем осознания, идентификации себя Европой. Еще ранее Карл Великий попытался восстановить Западную Римскую империю. Политическая и интеллектуальная элита осознают себя, конечно, не прямыми продолжателями Рима, а, скорее, его наследниками.

Теоретически европейская цивилизация возникала из двух одинаково важных источников: из наследия Великого Рима и из наследия германских племен, завоевавших империю.

Наследие Рима… До сих пор это наследие покоряет умы и радует сердца. Наследие Рима – это великолепные дороги, водопроводы-акведуки и монументальные сооружения. Это идея гражданского общества, в котором каждый гражданин имеет неотъемлемые права. Это идея строгих, но разумных законов, равных для всех. Римляне сказали, как отрезали: «Закон строг – но это закон». Хорошо сказано. Однако им же принадлежит и авторство следующего высказывания: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»…

Наследие Рима – это сам латинский язык, гораздо более сложный, чем тогдашние германские, более пригодный, чтобы выражать сложные понятия. Язык, на века ставший языком международного общения, преподавания в университетах, язык религии, литературы и науки. Собственно, христианство – религия великая и мудрая, тоже ведь наследие именно Рима, где бы оно «технически» не зародилось.

А еще наследие Рима – это рабовладельческий строй. Строй, при котором в Рим, в Италию, на имперские земли со всего тогдашнего мира ввозили рабов. Некоторым рабам везло: они становились декламаторами, педагогами, личной прислугой, поварами, чтецами. Такой раб, оставаясь живой мыслящей вещью, жил сравнительно комфортно и мог достигнуть приличного для того времени возраста – лет 50 и даже 60.

Но это – судьба отдельных, привилегированных рабов. Римляне разделяли «раба из дома» и «раба с виллы». Раб с загородного поместья, виллы, жил недолго, в среднем от пяти до семи лет. Существовало множество способов следить за говорящими орудиями, заставлять их работать, наказывать, поощрять. Чтобы выжать из раба как можно больше.[168] После этого добрый хозяин выгонял изможденного раба, а более жадный и строгий скармливал собакам. В Риме был в устье Тибра такой островок, на который полагалось свозить заболевших и состарившихся рабов. Если раб ухитрялся выжить и сбежать с островка – получал свободу.

Нравы изменялись, потому что Рим все меньше воевал, раб становился дороже и ценнее. Христианство также изменяло нравы. Согласно легенде, в 409 году монах Гонорий выбежал на арену цирка, где должны были сражаться гладиаторы. Он поднял крест и закричал, что дети Бога не должны убивать себя на потеху другим Божьим детям. С этого года гладиаторские бои были в Риме запрещены.[169]

Но оставались традиции вести хозяйство руками рабов. Умение «разбираться в людях», то есть выделить самых беспощадных, поставить их в погонялы-надсмотр-щики, а также понять, какой из рабов может быть опасен, оставалось таким же важным навыком для сельского хозяина, как умение определить время сева или выжать хороший сок винограда.

Опасных или сильных рабов заковывали. Порой сажали в тюрьмы – эргастерии, где сидящие в подвале скованные люди вращали жернова или выполняли другую физически тяжелую, примитивную работу. Порой с широкими деревянными ошейниками, чтобы нельзя было сунуть в рот пригоршню ими же размолотой муки.

Рабство омертвляло производство. Оно определяло низкую производительность труда и невысокое качество товара: раб работал плохо. Рабу обычно можно было дать только самые примитивные орудия и поручить самые простые виды работы. Рабство заставляло считать любой труд, всякое материальное производство уделом низших, занятием презренных рабов.

Некоторые ученые XX века с недоумением говорили, что древние римские инженеры вполне могли бы создать паровую машину или ветряную мельницу. Могли бы! Но не видели в том никакого смысла, да и направлена была их мысль в совершенно другую сторону. Достойным делом образованным римлянам виделась, в основном, военная и государственная служба, лишь отчасти – медицина, литература, религия…

Когда Архимед придумал машину для горных разработок, его подняли на смех: «Лучше придумай машину, которая заменит труд надсмотрщика! Эти бедняги целый день жарятся на солнце и чешут ленивым рабам хребты! Придумай машину, которая порола бы ленивых рабов, и ты сделаешь великое открытие, Архимед!»

Рабство давало опыт обогащения, достигаемого за счет нечеловеческого отношения к человеку. Этот опыт и римлян, и германцев, завоевавших их земли, – тоже часть наследия Великого Рима.

И опыт насилия, истребления, продажи в рабство, ограбления. И опыт жестокой расправы с пленными и непокорными.

Многие из школьных учебников знают о триумфе – торжественном шествии через Вечный город победителей-римлян, проносивших награбленное, проводивших стада и пленных через Триумфальную арку. Красивый торжественный обычай… А что делали с вождями побежденных? Об этом не пишут в учебниках, а жаль. Обычно вождей после триумфа замуровывали живыми.

Югурта, вождь племени гарамантов из Северной Африки, зло пошутил в свой последний час: «И холодные же бани у вас, римляне!» Шутка понравилась, ее передавали с веселым смехом. Югурта умирал, «похороненный» заживо в стене здания.

Самого известного из вождей галльского сопротивления – Версенжеторикса Юлий Цезарь[170] привез в клетке, как дикое животное, и держал в ней несколько лет, пока пленник не умер. Может от невыносимых условий заточения, может, от тоски.

Этот опыт отразился на психологии «варваров» – племен готов, франков, бургундов, лангобардов… Впрочем, долго перечислять. Эти дикие племена и сами были еще более жестоки и бесчеловечны, как все первобытные люди.

Дикое племя истребляет другое племя, чтобы захватить его землю, истребляет до беременной бабы и до младенца в люльке, – да и не считает первобытный человек иноплеменников такими же людьми, как он сам. И на всякой меже обязательно валяются черепа.

Дикое племя грабит иноплеменников, весело захватывает их имущество, накладывает дань и очень радуется, что можно жить чужим трудом.

Дикари знают рабство, но патриархальное. Рабство, при котором раб живет в одном доме с хозяином, ест с ним за одним столом: такой личный и не свободный батрак.

А цивилизованные римляне подсказали дикарям еще одну прекрасную идею – превращать пленных в «рабов с виллы» и «использовать» их по полной программе.

Что говорит историческая память?

Практически в один исторический период возникли народные эпосы: германский – «Песнь о Нибелунгах», испанский – «Песнь о моем Сиде», франкская «Песнь о Роланде», скандинавские Саги.

Войны, борьба с врагами – основные сюжетные линии сказаний, созданных разными народами в период раннего Средневековья. В них в полной мере отражена идеология и психология народов Европы того времени.