– А у меня всегда были хорошие предложения. Наверное, потому что я всеядна. Если что-то новое – я иду. Вот только что я снялась в картине Ефима Грибова «Мы едем в Америку». Так он предложил мне сыграть бандершу-еврейку! Ну, представляешь себе – я еврейка! Да к тому же еще и бандерша. Со своей детской мордой. Это же смешно. А он хитрый, он сделал все наоборот. И это легло, и получилось хорошо. Сейчас, кстати, он опять снимает и приглашает меня на большую роль: «Вы, – говорит. – Марь Пална, у меня джокер. Я без вас – никуда!» Так что сейчас мне нужны силы, поэтому я тебя и попросила клубнику купить.
– Вас часто приглашали одни и те же режиссеры?
– Конечно. Та же Надя Кошеверова. Мы с ней случайно встретились. Она снимала сказку «Как Иванушка-дурачок за чудом ходил» и перепробовала всех актрис Ленинграда на роль Бабы Яги. Кто-то посоветовал ей позвонить мне. Я поинтересовалась: «А что это за роль, Наденька? Я такого никогда не играла. Это хоть «товар» или что?» Она мне прочла мою сцену и я сразу ответила: «Еду!» Роль-то блистательная! Лучше всех написана. Я сразу вошла в этот образ и совсем не играла, а жила в нем. Ведь, опять же, моя Баба Яга слеплена по принципу «наоборот», не так, как у Жорки Милляра. Когда Олег Даль спрашивал у меня: «Вы Баба Яга?», я же не кричала на него из-за угла: «Я-а-а!!!» А, наоборот, где-то даже удивилась, что ко мне кто-то пришел, и испуганно ответила: «Я…» И это, конечно, подкупает. Потом я у Кошеверовой снялась в сказках «Соловей» и «Ослиная шкура».
– А все-таки, Мария Павловна, что вам интереснее играть, какой жанр больше любите?
– Представь себе, драму я люблю больше, чем комедию. Комедия мне удается, чего там… Курносая – и ладно. А тут меня пригласили сыграть в фильме «Защитник Седов» драматический эпизод: я приходила к следователю в сталинские времена. Я сама удивилась, когда на себя потом посмотрела: «Ой, что ж я забыла, что я и это умею?!»
Моим дипломным спектаклем был «Бегство», где я играла мальчишку Сережку Лунца, бежавшего из дома. Вот это была прекрасная драматическая роль, которую я играла с удовольствием. К сожалению, встречи с такими материалами встречались нечасто.
– Мария Павловна, если оглянуться на историю нашего кино – вы ведь снимались и в 30-е годы, и в 40-е, и так далее, вплоть до наших дней – какой период был наиболее интересным, удачным?
– Я считаю, что период «Чапаева». Бабочкин ведь чудо совершил. Чудо! С оркестром шли на сеансы! Рабочие коллективы, колхозники. И ведь как интересно получилось: Леня Кмит должен был Чапаева играть, а Бабочкин – Петьку. Я это знаю, потому что была знакома с Бабочкиным – он играл в Александрийском театре, где я еще тогда училась. В гримерке у Кмита он увидел папаху, усы: «Дай примерить!» Ленька дал. Бабочкин приклеил усы, надел папаху, а мимо проходил один из братьев Васильевых… Ну, дальше уже сомнений по поводу героя быть не могло.
Понимаешь, в чем дело, я не бухгалтер, я никогда ничего не подсчитывала. Десятка у меня в кармане или сотня – я все равно счастлива. Характер у меня такой. Поэтому, когда ты спрашиваешь у меня про 30-е, 50-е годы, что я тебе скажу? Вся моя жизнь прошла за это время вот так, как я тебе рассказала. И я довольна. Я прожила ее, как праздник.
– Как легко и интересно вы все рассказываете, наверное, на ваших творческих встречах бывало весело.
– Конечно! Я всегда умела находить язык с людьми. Но мои встречи не были только рассказами о том, как я похудела или потолстела. Я же и стихи читала, и фельетоны. Уже выступала как актриса эстрады. И это интереснее, чем те же фестивали, на которых никто никому не нужен. Я и в Каннах была, и даже там сложилось впечатление, что все это слишком делано, напыщенно. Я не люблю «раздачу слонов», раздачу автографов, поэтому легко себя чувствую один на один со зрителями. Мы же и на политические темы говорили, и детство вспоминали, всегда было весело.
Вот, например, такая забавная история. Когда я снималась в детективе по Агате Кристи «Тайна «Черных дроздов», меня отвезли в настоящий сумасшедший дом. Я играла безумную миссис Мак-Кензи. Команда «Мотор!», меня вывозят на кресле-каталке, я говорю свой монолог и начинаю, выкрикивая имя дочери, биться в истерике. Мимо проходил врач этой самой больницы. Он постоял, посмотрел на меня со стороны, подошел к съемочной группе и сказал: «Вы бы заканчивали свои съемки, а то потом трудно будет ее успокоить».
Когда я рассказываю такие истории, в зале всегда смех и аплодисменты.
– Мария Павловна, вам никто не говорил, что у вас доброе лицо и озорные глаза?
– Ну а как же! Мой характер – только плюс. Человек должен радоваться, раз он живет. У меня любимая профессия, любимая семья: дочка – журналист, внук – финансист. Я всегда была здорова. Чего ж мне не радоваться? Я же древняя!
* * *
Мне показалось, что чего-то в этом интервью недостает, о чем-то я не спросил и чего-то Мария Павловна не договорила. Поэтому я оставил за собой право встретиться с актрисой еще.
Мы подружились, часто перезванивались. За это время Барабанова познакомилась с моими домочадцами, подолгу разговаривала с моей мамой. Но нашу встречу постоянно откладывала. «Мы же с тобой не «Войну и мир» пишем! А воспоминания никому не нужной старухи могут и подождать, – отшучивалась она. – Ты знаешь, сколько мне лет? Мне восемьдесят два года!» – «Ну и что? Замечательная цифра», – ответил я. – «Ты что? Обалдел? Это кошмарная цифра! В таком возрасте надо от людей прятаться!» Вечером Барабанова перезвонила: «Сережа, я тебя обманула. Мне не восемьдесят два года, а восемьдесят. Знаешь, зачем я всех обманываю? Когда я говорю, что мне восемьдесят два, все отвечают: «Да что вы! Вы выглядите только на восемьдесят!» И мне приятно».
К сожалению, больше мы не встретились. Мария Павловна тяжело заболела. Она разговаривала с трудом, но даже в таком состоянии не забывала передавать привет моим близким. Когда ее не стало, в «Вечерней Москве» вышло наше интервью со словами: «Эта статья уже была подписана к печати, когда мы узнали…» и так далее.
Я созвонился с Кирой Борисовной, дочерью актрисы, и мы договорились встретиться на сороковины. В этот день вся страна голосовала по принципу «Да, да, нет, да» (уж и не помню, кому выказывали недоверие). Кира Борисовна попросила меня помочь ей собрать на стол и, по ходу дела, «жаловалась» на Марию Павловну: «Представляешь, ничего не дает мне сегодня делать. Хочет, чтобы занималась только ею, раз сегодня такой день. Куда бы я ни пошла, за что бы ни взялась – все валится из рук. А когда я зашла проголосовать и увидела в буфете ее любимое печенье, сразу сдалась. «Ладно, говорю, мамка, твоя взяла». И решила все дела отложить на завтра. Купила это печенье и пошла домой. А тут выяснилось, кто сегодня придет ее помянуть – и оказалось, что собирается довольно странная компания. Но только на первый взгляд. Если разобраться, то это только те люди, которых ей хотелось бы видеть сегодня или рядом с собой, или рядом со мной. Причем, никто друг друга не знает, но появление каждого из них в этот день в этом доме что-то с собой несет. Только мамка может творить такие чудеса. Так что хочешь – не хочешь, а поверишь в загробную жизнь. Я не удивлюсь, если она со своей энергией и на небе создаст партийную организацию».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});