Комната выглядела так же. Обыск проводили не тщательно, хотя занавеси отодвинули в сторону и ещё больше порвали. Я подумала, что нужно осторожнее ходить у окон, держаться в глубине комнаты.
Я вышла из укрытия и снова начала переносить всё, что спрятала. Открыв дверь шкафа, чтобы повесить платье, я вздрогнула. Тут же стояли в ряд туфли, а рядом с ними шкатулка. Если солдаты их заметили, почему ничего не сказали, не забрали как улики? Может, не заметили. Ведь шкаф стоит в тёмном углу. Они искали прячущегося человека и могли подумать, что туфли и шкатулка лежат тут давно.
Неожиданно ослабев от облегчения, я села в кресло и приготовилась ждать.
Проходило время, я всё больше нервничала, всё труднее было оставаться неподвижной. Но я знала, что не должна расхаживать, иначе кто-нибудь заметит меня в незавешенное окно или услышит, проходя по коридору. А когда что-то нельзя делать, именно этого больше всего и хочется.
Послышался звук! Я быстро взглянула на панель. Но это не полковник. Из потайного пути выбиралась Лизолетта. Но как?..
У выхода она остановилась, быстро огляделась. Задула свечу, которую несла с собой, и подошла к кровати, избегая приближаться к окну. Стоя там, оценивающе посмотрела на меня и кивнула.
– Тебя не нашли. Ты спряталась в проходе? Она будет довольна твоей сообразительностью. Теперь они ушли. Такие, как они, ничего не найдут, разве что ткнуть их носом. Нам нужно многое сделать…
– Откуда ты пришла? – не повстречалась ли она с полковником в этих потайных путях? Если да – почему ничего не говорит о нём? Придётся сдерживаться и не задавать вопросов.
Лизолетта захихикала.
– О, тут есть много входов. Некоторые я нашла сама, другие показала мне она, потому что мне необходимо знать, как добраться до места – до места.
Она подошла к шкафу, взяла шкатулку и перенесла её к столу. Взяв тот же подсвечник с остриём, что и полковник, насадила на него толстую свечу. Потом указала на полуоткрытое окно.
– Попробуй задёрнуть получше, – приказала она. – Прижми занавес стулом. Они по-прежнему обыскивают замок и не должны увидеть свет в пустой комнате. А свет нам сейчас понадобится.
Я прошла вдоль стены и как могла задёрнула разорванный занавес. Потом, следуя её указаниям, придвинула один из массивных стульев и закрыла его высокой спинкой разрыв.
Лизолетта еле слышно напевала. Я не понимала языка этой песни. Поставив свечу рядом со шкатулкой, она достала из складок своего платья ключ на цепочке. Продолжая петь, вставила ключ и открыла шкатулку.
С осторожностью человека, занятого сложной и важной работой, девушка начала вынимать различные предметы и расставлять их на освещённом месте в строгом порядке. Старая чашка со стенками, покрытыми позеленевшей резьбой, такая маленькая, что я легко могла бы закрыть её ладонью. Девушка насыпала в чашку порошок из кожаного мешочка, который вернула назад в шкатулку. Потом извлекла нож или кинжал, с чёрными лезвием и рукоятью, хотя вокруг ручки была обвита красная нить. Последним появился цилиндр из металла, казавшегося очень древним. Она развинтила его и достала кусочек старого измятого пергамента.
Расправив листок на столе, Лизолетта через плечо оглянулась на меня.
– Пошли! – приказала она. – Пора заняться её делом. Но мы идём подготовленными. Она с нами, смотрит на нас, проверяет. Разве ты это не чувствуешь? Должна чувствовать!
Глава семнадцатая
Я встревожилась. Как ещё могла я почувствовать себя в этом месте? Но если что-то и заставляло меня суеверно вздрагивать, я яростно этому сопротивлялась. Лизолетта взяла горящую свечу, поднесла пламя к порошку в чашке. Наклонилась, слегка подула, и через несколько мгновений ей ответил столб жемчужно-серого дыма, вначале взвившийся к потолку, потом выпрямившийся и застывший в полумраке комнаты.
Она погрузила в него обе руки, поворачивая и сгибая пальцы, словно умывалась, так что столб разбился на части. Теперь и я ощущала запах, липкий, сладкий, словно цветка коснулась смерть. Снова двинулись её руки, хватая дым, как осязаемое вещество, поднося его к голове. Она разглаживала волосы руками. Словно купалась в дыму.
И смотрела она неподвижно, но не на дым, а прямо перед собой. Слова, непонятные мне, складывались в песню.
Дым рассеялся, девушка ревниво поймала последний клок, удержала, и мне показалось, что это шар, который она перекатывает меж ладонями. Потом она подняла сложенные горстью руки к лицу, наклонилась немного вперёд и глубоко вдохнула то, что держала – или казалось, что держит, – в руках.
Я отступила от стола, потому что было что-то отталкивающее в запахе этого дыма, прозрачного и разреженного, как пар. От него начинала кружиться голова. Ухватившись за спинку стула, я удержалась на ногах, борясь со слабостью, как физической, так и духовной. Никогда раньше, даже в день, когда я противостояла гневу и грубому обращению Конрада, не испытывала я такого страха, как тот, что охватил меня теперь. Это было что-то не из нормального мира, даже такого, в котором жестокость – обычная вещь.
Лизолетта повернулась, но предварительно взяла нож. Глаза её были широко раскрыты, она не мигала и по-прежнему не смотрела на меня. То, что она видела – или верила, что видит, – находилось где-то в другом месте, за пределами моего зрения. С сосредоточенностью лунатика, шагающего во сне, она подошла к шкафу и взяла платье, в котором блуждала ночами по потайным ходам.
Переоделась, умело приладила вуаль, продолжая смотреть на что-то невидимое. Петь Лизолетта перестала, зато заговорила странным неестественным голосом. Я обнаружила, что всё крепче цепляюсь за спинку стула. Девушка как будто говорила с невидимым собеседником, издавая непонятные странные звуки, – то ждала ответа, то снова начинала говорить. Я невольно поискала в тёмной комнате её собеседника. Таким сильным было впечатление, производимое девушкой, что я почти поверила, будто в нашей комнате появился кто-то третий. Я боролась со своим воображением, со странной уверенностью Лизолетты.
Может быть, дым от трав способствовал галлюцинациям, потому что вопреки всем своим усилиям я готова была признать, что с нами кто-то есть, какая-то личность, если хотите, и она становилась всё сильнее, всё требовательнее…
Я сознательно впилась ногтями одной руки в другую, которой держалась за стул, вонзила их в собственную плоть, как кошка или другой когтистый зверь, защищающий себя. Последовала резкая боль, но я выдержала её – как якорь против неведомой опасности.
Кинжал Лизолетта сунула за корсаж, и его рукоять с красной нитью хорошо обрисовывалась на фоне её бледной кожи. На этот раз она не стала прикрывать лицо вуалью. Девушка целеустремлённо, молча направилась к столу, как будто разговор закончился и она получила указания. Там взяла в руку листок древнего пергамента, который достала из цилиндрической трубки. Левой рукой подняла свечу и впервые прямо посмотрела на меня. Остекленевший взгляд исчез, она снова осознавала своё окружение.