А он прямо так сходу и заявляет, что два соседних посёлка они же и вырезали недавно. Мол, были старые контры уже много лет как, кто-то когда-то сказал что у него корову украли… Или что-то подобное, точно и сам Лютый не знал, зато все знали, что соседи – враги. И вот, говорит он, настало время поквитаться за всё, показать, кто здесь сила.«И к тому же,– добавил,– они делиться не хотели. Вырастили намного больше нас и отказались помочь».
Ну, у всех нас, конечно, лёгкий шок, но виду не подаём. Слушаем все эти бравые истории про уничтожение охамевших и зарвавшихся соседей, про захват всего, что у них было, чтобы даже мёртвые знали, что делиться нужно, особенно с теми, кто сильнее. Про то, как хорошо, что мы приехали, потому, что с припасами плохо, а поблизости больше никого не осталось. Что вместе мы сможем больших дел натворить; протрясти всех, кто драться не умеет и не любит, а любит утаивать и копить. А игрушки, что на стене висели, у него вроде коллекции были. Говорит:«Люблю это дело, у самого в детстве не было, так хоть сейчас вот насмотрюсь». «Красиво», – говорит. Ая слушаю это и стараюсь не думать, что произошло с детьми, которые с этими мишками-зайчиками играли ещё недавно. Спросил, перепало ли что-нибудь местным детям. Лютый ответил, что детейу них очень мало, женщины плохо рожают и чаще всего малыши умирают. А ещё сказал, что нужны новые женщины и медикаменты, и потому необходимо как можно скорее устраивать новые рейды.
На вопрос о том, как здесь решают проблему с кочующими налётчиками, он ответил, что раньше их соседи гоняли, но теперь, ничего не поделаешь, придётся самим заниматься. Я даже не стал уточнять, каким образом они взяли поселок, охраняемый опытным отрядом. Понятное дело, что какой-нибудь подлостью.
В общем, стали мы собираться назад: ни на какие подарки в знак будущего сотрудничества не намекаем, а Лютый и не предлагает, только талдычит, как хорошо что мы познакомились, какие большие дела нас ждут, как ему хочется посетить наш Лагерь, только ехать не на чем, но если мы подвезём… В общем, кое-как любезно отвечая, залезаем в автобус, отъезжаем, спины обжигают настороженные взгляды селян с ружьями.
Отъехали совсем недалеко, может с километр… И я приказал остановиться. Просто зубами скрипеть хотелось от всего, что я сегодня увидел и услышал. Смотрю на пацанов – они тоже сами не свои, таращатся на меня вопросительно, а я и что им сказать не знаю толком. По совести вроде понятно, что в такой ситуации нужно делать, по уму – не очень. По инструкциям так и вовсе непонятно… То ли селяне, то ли налётчики – хрен просечёшь.
В общем, я, как командир, принял решение разворачивать автобус и готовиться к бою. Нельзя, чтобы такая погань на нашей земле творилась. И по инструкции такой поступок более правилен –если нужно, на трибунале сам себя защищать буду, я…»
– Какое решение было принято? Что вы сделали? – прозвучал бесстрастный голос за кадром.
– Я приказал атаковать посёлок… Используя элемент неожиданности, что покрывало незнание местности и отсутствие чёткого плана операции,– Ерш говорил почти так же спокойно, как и вопрошающий.
– Как отряд воспринял ваш приказ?
– Отряд беспрекословно выполнил этот приказ. Я уверен, что бойцы сделали это с радостью и облегчением. Да, абсолютно уверен.
– Каковы результаты операции?
– Результаты операции превосходны. Вооружённые силы противника полностью уничтожены.
Командование в лице старшака уничтожено лично мной. Потерь среди небоеспособного населения нет. Всё найденное оружие конфисковано, плотный обыск занял более суток.
– К боеспособному населению вы отнесли…
– Всех, кто может держать в руках оружие. И тех, кто атаковал нас
Ерш выражался подчёркнуто формально, что, в общем-то, было не очень обычно. Таким образом, он отстранялся от общечеловеческой оценки всего произошедшего. Кажется, он нашёл полное утешение и оправдание в том, что считал свой приказ абсолютно верным с точки зрения
Инструкции. И пришёл он к этому выводу совсем недавно.
– И какой ты видишь жизнь посёлка после уничтожения всех мужчин?
– Я не знаю. Откровенно говоря, думать об этом – не моя задача. Я воин, и я сделал то, что должен был сделать в этой ситуации. Я ни в чём не сомневаюсь и ни о чём не сожалею. Как я уже сказал, готов отвечать заэто лично.
Я смотрел в его спокойное честное лицо, и не видел на нём никакого воодушевления, никаких эмоций. Этот человек не наслаждался тем, что расстрелял всех мужчин посёлка, что обрёк их отцов, жён и детей на крайне туманное будущее. Он сделал то, что считал нужным, несмотря на сомнения и, может быть, угрызения совести. Им можно было залюбоваться – само воплощение исполнительности, решительности и уверенности. Томми выключил камеру и зачерпнул полную горсть семечек:
– Ну? И что ты думаешь по этому поводу?
– Думаю, что Ерш поступил правильно. Действительно, эти люди, являлись налётчиками и нашим противником. Врагами всего нашего дела. Вот только…
– Ага, «вот только». Не так просто оказалось. Незадачка вышла с людьми.
– Лес рубят – щепки летят, Томми,– говорю я, и задней мыслью осуждаю безграничный цинизм этих слов. Но есть стойкое ощущение того, что один из нас сейчас, в этой комнате, должен говорить подобные вещи.
– Даже если закрыть глаза на то, что среди расстрелянных легко могли оказаться и вполне миролюбивые люди. Да наверняка, они там и были. Но есть ещё остальные, которые теперь…
вообще непонятно что с ними будет. Мы для них – палачи. Даже если мы возьмём под свою опеку выживших, они будут спать и видеть, как бы намотать наши кишки на вилы, и кто их за это осудит?
– Женщины и старики против опытных бойцов. Это не может быть угрозой.
– Они воспитывают детей. Они общаются с другими людьми… точнее, будут иметь возможность делать это. И ты забываешь о том, что они сами – часть того, что случилось. Может быть, не убивали, но совершенно спокойно пользовались плодами истреблений. Не возмущаясь, не сомневаясь и не отвергая. Было бы большой ошибкой видеть в них страдальцев, ставших жертвами обстоятельств.
– Подожди, я не улавливаю, к чему именно ты клонишь…
– Да не клоню я ни к чему! Пока что. Просто рассуждаю вслух, а ты мне в этом помогаешь, понял?
– Понял, продолжай.
– Так вот. Как ни верти, эти люди уже являются частью той системы, системы грабежей и паразитизма, с которой мы боремся. Они видели, как легко отнимать. Они знают, как можно вероломно нападать на соседей. Они настолько привыкли к относительно лёгкой жизни грабителей, что разучились вести самодостаточное хозяйство – ты же сам слышал! Вот это очень характерная черта, прямо готовый индикатор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});