что вообще никому неизвестно, какая из этих правд истинная. Нигде не указана стоимость постройки этой дороги, но наши инженеры примерно подсчитали, и получается, что она обошлась от трети до половины годового бюджета русской империи. И последствия этого русский царь будет разгребать еще минимум лет десять. Они же почти полностью перестали продавать нам зерно…
— И пеньку, — добавил премьер, — что очень беспокоит Морское министерство.
— И пеньку, и сахар: в стране наступает голод и русские все поля засеяли хлебом чтобы крестьяне не вымерли от голода. Всё равно вымрут, но это не наша забота. Лично меня беспокоит то, что Германия в России довольно быстро строит новую колонию — при том, что доступ британских подданных к русской промышленности и торговле с каждым днем все больше ограничивается.
— То есть вы считаете, что нам нужно срочно заставить русского царя учитывать наши интересы?
— Нужно, но не срочно. Пусть сначала немцы устроят там нужные нам рудники, проложат дороги. Кстати, этот Павлов — у него мать немка, поэтому германцы через него все это и проделывают, но пока на это внимания обращать не стоит, разве что принять в качестве рабочей гипотезу о том, что и первые якобы русские паровозы по сути германские. А вот с Германией нужно что-то делать, а том числе и для того, чтобы немцы побыстрее выстроили нужное нам в России. И не выстроили ненужное нам у себя…
Кульминация — продолжение
В котором Герой творит много такого, за что ему потом может стать стыдно — но не станет, потому что он всё делает правильно.
Император внимательно выслушал сказанное, а затем, улыбнувшись, вдруг спросил:
— Граф, а во сколько вам обошлась постройка дороги? А то мы тут с Егором Францевичем поспорили…
— Вы проиграли, — усмехнулся, в свою очередь, я.
— А Егор Францевич…
— Тоже проиграл. Дорога мне обошлась примерно в шестьсот сорок тысяч рублей.
— Я же всерьез спрашиваю…
— Ну, если всерьез, то в шестьсот сорок две тысячи двести тридцать восемь рублей и двадцать копеек. Должно было быть восемнадцать копеек, но управляющий мой, Петр Петрович, оказался две копейки сдачи медью брать, о чем в финансовом отчете и указал специально.
— Никита Алексеевич, вы же, насколько мне известно, даже мужикам-металлистам вашим за выделанную сталь платили по пять копеек с пуда… — попытался «навести меня на путь истины» Канкрин.
— Еще раз: мне дорога обошлась в шестьсот сорок тысяч рублей с копейками. Поясню: на эту сумму я закупил у русских и иностранных купцов камень для отделки вокзалов. А все остальное мужики сами построили, и на все остальное я вообще ни копейки не потратил. Одни мужики добыли руду и уголь, другие выплавили сталь, третьи из стали рельсы изготовили и все остальное — ну и так далее. Десятые-двадцатые мужики для первых вырастили хлеб и овощи, откормили мясо и наловили рыбу, а избытки продуктов они на рынках продали и с выручки доплатили и сталеварам, и инженерам-железнодорожникам, и всем прочим. Они это все сами проделали, я им только говорил что делать нужно. Но, сами понимаете, глотку драть — это дело вообще бесплатное.
— Интересный у вам подход к финансовым вопросам, — усмехнулся Николай. А Канкрин поинтересовался:
— А все вспомогательные дороги? И вы же мужиков еще тысяч шестьдесят купили, а это ведь в копеечку немалую…
— Мужики, которых я купил, у меня и остались. Ну да, некоторые померли, по старости или от болезней, но народили они новых мужиков куда как больше — так что и тут у меня лишь прибыток.
— Очень, очень интересно… — задумчиво пробормотал Егор Францевич, — а скажите, Никита Алексеевич, вот если бы мы всё это покупали и подрядчикам за работу платили бы, то во что дорога обошлась бы? Чисто из любопытства спрашиваю.
— Если совсем грубо прикинуть, то миллионов бы в тридцать дорога бы встала. А если не у меня рельсы и прочие стальные изделия покупать, то, думаю, больше сорока миллионов бы потратить пришлось.
— Вот! — торжествующе воскликнул Канкрин, обращаясь и Николаю. — Я же говорил, что никак не менее сорока миллионов!
— А я говорил, что с ценами Павлова вышло бы уложиться в сумму менее тридцати! — возразил ему царь.
— Однако, раз этого не случилось, то и спор наш ничем закончился. Но я вот что думаю… — министр финансов замолчал, как-то нехорошо на меня поглядывая.
— Давай уж, Егор Францевич, не томи. Человеку, который треть бюджета государственного просто так Державе подарил, ты нового ничего не скажешь.
— А вот скажу! Никита Павлович, вы, как я вижу, выстроили внутри поместий ваших что-то вроде государственной финансовой системы, причем системы весьма доходной, при том, что и людишки у вас живут более чем просто сыто…
— Ну, если совсем абстрактно на картину взглянуть, то можно и такую модель принять.
— Что, извините? А… Я это к чему. В Державе имеется немало угодий казенных и крестьян государственных, с которыми управляться назначено как раз моему министерству — но должного управления устроить ну никак не выходит. С казенных поместий сплошные недоимки, вместо хоть каких-то прибылей в казне получаются одни лишь траты. Тут генерал Киселев, Павел Дмитриевич, давно уже желает некую реформу управления крестьянами государственными учинить… вы не посмотрите его предложения? Николай Павлович в целом генерала поддерживает, но мне кажется, что предложения сии…
— Не предложения его я поддерживаю, а генерала уважаю! — быстро внес ясность Николай, — а как раз то, что он предлагает… — он несколько секунд помолчал, вероятно подыскивая нужные слова, и затем продолжил:
— Я вообще не пойму, как он собирается и в денежной части порядок навести, и мужикам жизнь облегчить. Ведь сие есть вещи строго противоположные.
— Но вот у Никиты Алексеевича же вышло так устроить!
— Но Никита Алексеевич ко мне со своими предложениями и не лезет. А знаешь что, граф: давай я тебе в распоряжение все угодья государственные с мужиками вместе в управление передам. Ну или хотя бы часть угодий, но не самую маленькую. Знаю, знаю что ты скажешь, а посему сперва выслушай: всё это тебе в управление передается лет, скажем, на двадцать. И первые года три… пять лет с тебя никаких доходов казна спрашивать не будет. То есть с этих угодий доходов, а то мы с Егором Францевичем вообще по миру пойдем. А после… ты вроде говорил, что каждый мужик тебе чистого доходу по пятнадцати рублей дает?
— Вам, Ваше Величество, неточно слова мои передали. По пятнадцати рублей мне дает не каждый мужик, а мастеровой,