У этих созданий много имен, а суть одна. Как описывал их в своем наиполезнейшем труде Адольф Брэмсон: «Оборотец есть греховное порождение блуда, человек, продавший душу за умение оборачиваться зверем, верный слуга Диавола. Тварь, алчущая крови и плоти, хитроумное создание, средь людей живущее».
Конечно, дурная слава слишком уж много им приписывает, по большей части по принципу: «Кто же трех лесорубов в лесу заел, кости разбросал, а ни денег, ни прочего добра при них не нашли?! Вервольф в паскудности своей, и больше никто!». Докапываться до истинных причин никто не будет. А значит, никто и не увидит на лесной тропке вереницу следов тяжелогруженых коней, сопровождаемых отпечатками лап псов-молоссов…
Но и назвать оборотня безобидной собачкой никак нельзя. Когда создание находится в человечьем облике, еще есть вероятность достучаться до сознания, задурить голову, а порою и договориться. Говорят, бывают на свете, хотя и редко, даже такие, что умеют держать в узде дьявольскую сторону своей природы.
А вот когда Волчье Солнце высовывает из-за туч бледную мрачную харю пропившегося забулдыги… Тут жди беды! Заскулят перепуганные псы, прячась поглубже в будку, закудахтают куры. Булькнет порванным горлом кормилица-корова, бережно хранимая от заботливых и жадных рук последователей полковника Мероде [11]. Наутро заголосят бабы с детишками, осознавшие, что остается им только копыта коровкины обглодать да прикопать на отхожем пустыре. И потом всем дружно вешаться на ближайшем суку, потому как погреба пусты и никак не дотянуть до следующего урожая. Ну а если случилась нежданная встреча посреди леса, то ни топор не поможет, ни ружье.
Однако есть у дикой твари уязвимое место: оборотцы почти всегда — одиночки. И если хорошо сработанная команда с нужными знаниями и подходящей снастью выходит на дело, роли меняются, как у кукол в бродячем театре или бурсачьем вертепе. Потому что много средних бойцов, ежели действуют умно и совместно, всегда забьют одного хорошего. Так случилось и сегодняшней ночью, когда человек-волк нарвался на добычу, с которой встречаться не стоило. Теперь его шкура сушилась по всем правилам — на правилке, под ветерком, лапы загнуты мехом вверх. На той части шкуры, что покрывала череп, зияла солидная рваная дыра и несколько широких прорех.
Сержант Мирослав ходил вокруг шкуры и, цыкая зубом, приговаривал:
— А то говорят «неуязвим», да «в тень лапы шилом ткнуть»… Брешут, собаки! Свинец и топор — лучшие друзья человека!
— Еще говорят, что пулю демоны направляют, — подначил сержанта один из ландскнехтов, вышедший до ветру да и задержавшийся на дворе для познавательной беседы. — Бес в зернах пороха таится. А как огонь по зелью пробежит, так нечистая сила прыгает на пулю и направляет в цель!
— И эти брешут, — уверенно отозвался Мирослав. — Книжные черви и дурные наукознатцы. Пуля же круглая, как на ней бес усидит?
Пораженный силой аргумента, ландскнехт подтянул штаны, шмыгнул носом и поспешил в избу, благоразумно не спросив про пули нарезные, которые редкие и дорогие, будто их из золота льют. А то ведь сержант — тот еще умник, так все вывернет, что и последние штаны должен будешь. И что обиднее всего, никак иудеем не назвать…
Капитан сидел неподалеку, примостившись на полусгнившее бревно, оставленное нерадивым хозяином у забора. Рядом на заборе висели сохнущие портянки, напоминая своим видом капитуляционные стяги, вывешенные оголодавшим гарнизоном. Швальбе наслаждался кратким мигом безделья, таким милым сердцу любого солдата. Пыхал табачным дымом из коротенькой трубки, более присталой вислоусому казаку или кроату, нежели обряженному в немецкие одежды ландскнехту. Любовался на кольца дыма, шевелил пальцами босых ног, точнее одной ноги. Стопа другой на вид казалась куда больше первой и была аккуратно перевязана чистой тряпицей.
Капитан элегически слушал назойливое гудение мух, сбившихся в плотную стаю над оставленными в сторону сапогами. Сапоги выглядели так, будто искупались в одной ванне с Альжбетой Батори, причем оная не только поливала обувку свежей кровью, но и грызла воловью кожу изящными аристократическими зубками.
Выпустив очередное кольцо, капитан изволил перевести взгляд на местного селянина, битый час маячившего неподалеку. Судя по тому, как незадачливый пейзанин крутил в руках шляпу и бросал быстрые косые взгляды на капитана, вопрос представлялся достаточно серьезным, чтобы выслушал его никто иной, как Швальбе.
— Чего тебе?
Крестьянин, наконец-то дождавшийся своего, аж подпрыгнул от радости. Впрочем, как оказалось, ничего хорошего от прыжка не получилось, ибо все мысли и заготовленные речи, перемешались в голове, стриженной под «горшок». Судя по всему, случился эффект, схожий с попаданием в шлем хорошей картечины. Швальбе не раз наблюдал такое сотрясение мозгов.
— Вспугнул… — сам себе сказал капитан и, вздохнув, продолжил. — Пошли, болезный, в дом. Потому как всем сердцем чую, что без перегретой кочерги в заднице нам с тобой никак не обойтись!
— Не надо кочерги, герр капитан! — прорвало селянина. — И без нее беды такие, что никакой жизни нет!
— А пиво есть? — задал неожиданный вопрос капитан. И, получив в подтверждение несколько лихорадочных кивков, продолжил. — Тогда тащи, здесь и поговорим. Мне после ваших гребаных лесов пешком ходить невместно! Всякая скотина норовит себе каменную башку отрастить!
Селянин все же оказался не так туп, как показалось на первый взгляд. Сопоставив заскорузлые сапоги и состояние «головы» у шкуры, деревенский побледнел, уподобившись отборному италийскому мрамору. И припустил в сторону таверны, успев напоследок еще раз пять кивнуть.
Швальбе снова тяжело вздохнул. Не то, чтобы он так уж не любил или даже презирал селян, как часто водилось среди наемного люда. Просто каждый раз, когда команда приговаривала какого-нибудь адского выродка, со всей округи начинали сбегаться страждущие. И у каждого — наготове рассказ о каком-нибудь чудище, ведьме или иной напасти. И все как на подбор — сказки, дурной головой навеянные. Это была одна из странностей работы — те, кого и в самом деле доставала потусторонняя нежить, обычно тянули с жалобами до последнего, надеясь на то, что как-нибудь само собой решится.
И сейчас ему, наверняка, вывалят мешок слухов о скиснувшем молоке и прочих сельских неприятностях, которые точно есть происки самого Дьявола. А потом будут тихо обижаться, когда капитан станет гнусно ржать.
— И почему я такой добрый? — вопросил в никуда Гунтер.
* * *
— Шальной дух, засевший в доме? Поджоги, трясучка, швыряние предметов? Гунтер, ты чего, вообразил себя долбанным экзорцистом?! Вы, герр капитан, не добрый! Вы, герр капитан, дурной, как три валаха!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});