Страшная усталость владела всем его существом — телом, мыслями, чувствами. Не исключено, что завтра предстояло вновь биться с незваными гостями. Вот если б можно было отпроситься у Бога на одну ночку, слетать в Новгород, побыть немного с Саночкой и Васюней, поцеловать их ручки и ножки, тогда и завтрашний бой нисколько не в тягость…
К нему подъехал боярин Ратибор. Лицо его было скорбно.
— Кто еще? — спросил Александр с тревогой.
— Юрята.
Александр перекрестился. Молча. Не было никаких сил просить Господа об упокоении раба Божия Георгия Пинещенича, милого Юряты, такого же незаменимого, как все, кто погиб сегодня в битве с проклятыми папежниками.
Ох, Юрята, Юрята… Сразу двух великолепных певцов унесла война! Первым еще в середине дня пал от множества ран Ратмир. Кто теперь так споет, как он! Навеки умолк его голос. Пусть не полностью, но хоть как-то мог заменить его в пении Пинещенич, но, видать, не хотел Господь одного без другого видеть в своих сладчайших райских кущах. Сегодня же предстанут оба певца перед Предвечным Престолом и станут на два голоса услаждать слух Всевышнего.
Вот Ему радость-то! А нам?..
Слезы навернулись на глаза князя. Впервые за весь день он вдруг почувствовал, что может себе их позволить.
— Славич!.. — испуганно молвил стоящий рядом Савва.
— Савка… — выдавил из себя Александр и уже неудержимо заплакал, как ребенок. — Нет сладкопевцев наших!..
— Нету их, Славич… — поникнул головой Савка и тоже заплакал навзрыд. — А я ж, бывало, ругался… дрался с ними!..
— Вот и плачь теперь, подлец! — сердито припомнил князь бесчинства своего слуги и оруженосца.
Сам же он, сердясь и на свою слабость тоже, решительно мотнул головой — не время еще рыдать!
— Что там свей? Упорствуют? — спросил он боярина Ратибора.
— Совсем мало их на берегу осталось. Почти все уже на шнеках. Полагаю, уйдут. Уж очень крепко мы их потрепали с Божьей помощью, — ответил Ратибор.
— Скорее всего, что уйдут, но нам все равно надо готовиться к возможному еще и завтрашнему продолжению.
Он медленно поехал вдоль берега, разглядывая мертвые тела, примерно подсчитывая, сколько наших, сколько свейских. Наших попадалось совсем мало, Александр с удивлением обнаруживал, что в основном все сплошь лежали трупы пришельцев. К тому же наших уже оттаскивали подальше от поля брани.
Он остановился над одним из мертвых свеев. Чудной свей. Уже в конце сражения он вдруг прорвался сквозь наши ряды, подскочил к Александру с мечом и громко воскликнул по-русски:
— Я вырву из тебя сердце!
Но в следующий миг сокрушительный топор Саввы, поваливший ставку Биргера, почти пополам разрубил наглеца.
— Сердце ему!
Чудно, ей-богу! Мелковатый такой свей, а туда же! Даже жаль его как-то стало. Смелый, собака. Лежи вот теперь…
Александр невольно прижал ладонь к сердцу. Там оно гулко стукает в груди, солнце телесное, пора и ему к закату, на покой и сон. Немало было тут сегодня желающих вырвать его из Александровой груди, да не заладилась у них охота.
Всех погибших русских воинов решено было снести на самую большую из захваченных свейских шнек. Александр отправился туда, стоял у мостков и печально взирал на каждого, кого вносили и укладывали на дно корабля смерти.
Одним из первых внесли Ратмира. Белого, без кровинки. Много руды из многих ран его вытекло. Как глянули, сколько раз он пронзен был, сильно поразились — неведомой силой он так долго в бою еще оставался, и дух его, как видно, отлетел с последней источившейся каплей крови.
Другая страшная потеря — Костя Луготинец. Он еще утром пал, разделив надвое войско свеев и доблестно сдерживая натиск со стороны села. Много врагов от его руки ушло в Валгаллу, но и сам он не уберегся от вражеского оружия. Сильный, крепкий был полковник, краса и доблесть Новгорода. Необычайной красоты конь его одиноко ходил среди битвы и странным соизволеньем судьбы оказался под отроком Саввою, который потерял в бою своего Вторника.
На его месте потом весь день еще бился на краю ижорского села Юрята Пинещенич. Познал радость победы, веселился от осознания того, что одолели мы наглых гостей, но совсем немного не дожил до заката победного дня, пал смертью храбрых, с честью выполнив свой ратный долг.
Несли своих павших и пешцы — Дручилу, Наместа, Димитрия Еньдропа, Ратислава Пузача. Последним на шнеку погрузили тело Всеволожа Вороны.
— А ведь и немного пало наших-то, — вдруг приободрился Домаш Твердиславич, распоряжавшийся укладкой павших на шнеке. — Княже! Не печалься! Малою кровью одолели мы проклятых. Два десятка витязей да около пятидесяти простых воинов. И это все. Подумай-ка! Не иначе и впрямь оберегал нас Владимир Красно Солнышко и сыновья его Борис да Глеб. Александр, пытаясь тоже приободриться, огляделся вокруг себя. Вот Савва рядом с ним, живой, подлец, слава Тебе Господи! Вон непревзойденный свистун Яков, вон Миша Дюжий, сокольники Варлап да Нефеша, бояре Ратибор Клуксович и Роман Болдыжевич, Ласка, Шестько, Ратисвет… И Елисей Ветер жив, и Димаша Шептун, и Ваня Тур, и Сбыслав Якунович, и Гаврила Олексич, и ладожский посадник Ладомир Свяка, и многие, многие другие!
— Слава Тебе Господи! — широко перекрестился князь. — Владимиру Святославичу, предку моему, спасибо за помощь! Не гоже нам, братья мои, печалиться. Наши павшие сегодня же в раю светлом за одним столом с Владимиром Красным Солнышком пировать станут. И хоть тягостно нам расставаться с ними, а им, однако, отныне во сто крат лучшая жизнь, неже ли нам тут, уготована. Отправляйте сию погребальную шнеку в Новгород.
И долго стояли, провожая взглядом уплывающий корабль мертвых, кроваво озаренный последними лучами заката.
Потом пришли послы от Улофа Фаси. Просили передать, что ярл полностью признает свое поражение в битве, уходит от невских берегов обратно в Свею и просит поменяться пленниками, а также забрать своих мертвецов.
— Скажите ярлу, что с сего часа я зла на него не держу, — отвечал Александр. — Он и Биргер получили по заслугам, и теперь, будучи побежденными мною, они мне не враги. Пусть вернут наших пленников и забирают всех своих, нами полоненных, коих во много раз более. Пусть и мертвых своих уносят для воздаяния им должных воинских почестей. И пусть убираются восвояси и всем своим папежникам скажут, что каждому, кто подобным чином к нам в гости заявится, подобное же пиршество будет мною уготовано. Уж простите, что так скатерть запачкали горячим вином!
Все поняли послы, кроме слова «папежники», которое пришлось перевести им как «рабы папы римского». Низко поклонились они великодушию Александра, но, когда уходили, все равно неистребимым своим обычаем высоко носы задирали.
— Гляньте на них! — возмутился Ванюша Тур. — Ах вы шнеки недопотопленные!
— Немца не переделаешь, — сказал сокольник Варлап Сумянич. — Из спесивой утробы на свет рождаются.
— Я не вполне понимаю, что сие означает «из спесивой утробы»? — спросил слышавший это тевтонец Ратшау.
— Да и не надо понимать! — засмеялся Александр. — А понимай лучше то, Ратша-воин, что я премного благодарен тебе и твоим немцам. Видел я, как вы доблестно бились, и я низко вам кланяюсь. И молодцы, что все живы остались, а то как я стал бы за вас перед Андреяшей Вельвеном отчитываться? Вдруг да приедет ваш местер с проверкой, не повредились ли тут его бывшие риттари.
Незатейливая шутка князя малость развеселила усталую и опечаленную видом мертвых товарищей дружину. Потом пошли смотреть, как свей своих мертвецов подбирают и уготавливают к погребению. Уносили только знатных воинов, простой битый люд оставляя на скорбном поле. Знатными же набили доверху две шнеки.
— Неужто повезут до самой Свей? — удивлялся Савва.
— А этих что, нам хоронить? — еще больше удивлялся Сбыслав, видя, что мертвые простолюдины остаются лежать без внимания. — Что за народ! Ты бы, княже, не отдавал им всех пленников, обменяй каждого нашего на одного ихнего, а которые останутся — вези в Новгород, нам работники пригодятся.
— Нам и без их работников хватает тружеников, — махнул рукой Александр. — Пущай забирают. Я слову своему хозяин.
Среди наших освобожденных пленников оказался Ярослав Ртище. Пережив позор плена, он понуро приблизился к Александру:
— Прости, княже, оплошал я, скрутили клятые папежники.
— Бог с тобою. Каждый может так попасть.
— Клянусь, в ближайшей же битве изглажу вину свою! Увидишь, яко смою срам свой.
— Верю, — улыбнулся ему Александр. Наступила июльская ночь. Небо заволокло тучами, и луна не могла просочить сквозь них свет свой.
Свей уходили, и Александр не спешил идти отдыхать, покуда не проводит их взглядом. Три шнеки, доверху груженные мертвецами, стояли в окружении остальных.