Читать интересную книгу Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— Такую приятную новость я бы выслушал в любую минуту. Я рад, Клара. Рад! Совершенно искренне.

Они молчали, обмениваясь короткими скользящими взглядами. Почему-то они стеснялись долго смотреть друг на друга. Наконец Ткаллер подошел к жене, посмотрел ей прямо в глаза, обнял:

— Ты уж извини меня. Я понимаю, что все, что ты делаешь, продиктовано лучшими побуждениями. Я был не прав. Прости. Ты должна беречь себя.

— Давай с тобой договоримся, — сказала Клара, — У нас ничего не произошло. Мы ничего не боимся. Продолжаем жить, как жили.

— Я хотел говорить об искусстве, которое должно тревожить души, — Ткаллер посмотрел на листы своего будущего выступления, — Но наши души мелки, вероятно. Они не выдерживают нашего же искусства! Может быть, правы были вельможи: искусство — утешение и услада. Горы, лес, вода для нас созвучнее, чем терзающие душу звуки.

— Ты хочешь сказать, что шмель в траве гораздо благозвучнее «Полета шмеля»?

— Да-да! — оживился Ткаллер, — Именно. В молодости я восторгался различными «Временами года», симфоническими картинами «Моря» Дебюсси. Отражением природы восхищался более, чем самой природой. Природой Севера для меня были Кент и Григ, Россией — Чайковский и Рахманинов… И так далее. Это же вздор! Имитация, как бы хороша она ни была, не может превзойти оригинал. Подожди, скоро мы оставим все это — и наконец отдохнем, — Ткаллер взял Клару за руку, — Никогда не забуду, как мы ловили с тобой форель. Река бурная, вода ледяная, рыба хитрая… Мы с тобой прятались за большим валуном и оттуда забрасывали удочку.

— И как только я выглядывала из-за камня, рыба переставала клевать. И ты меня ругал.

— Зачем же ты выглядывала?

— Мне было интересно. Мне всегда интересно — ты же знаешь.

— Мне ли не знать, — улыбнулся Ткаллер.

Клара поцеловала мужа и тихо ушла.

«Что ж, ребенок, — думал Александр, заложив руки за голову, — Может быть, он прояснит мою жизнь. Или хотя бы что-нибудь в ней изменит. Придут обычные житейские заботы. Это хорошо. Дай бог, чтобы он появился наконец… Или Клара все это выдумала? Она могла. Да и глупо возлагать надежды на неведомого пришельца. Разве неизвестно, как печальны разочарования состарившихся родителей? Ведь почти всегда получается совсем не то, чего ждешь. Все не так. Все выходит не так, как ожидаешь. Все суета и ловля ветра…»

Опять зазвонил телефон. В трубке трепетал взволнованный голос дирижера:

— Господин Ткаллер! Поздравьте меня! Вечером нас всех ожидает настоящий звуковой фейерверк! Уже трижды прошли финал Девятой с солистами и хором. Хор звучит грандиозно! У нас запляшут леса и горы! А каков бас! Как он мощно и благородно вступает: «О братья, не надо печали…»

— Я рад, — отвечал Ткаллер, — Признаться, беспокоился. Очень мало времени.

— А я как волновался! — живо продолжал дирижер, — Особенно за финал Девятой. Но я счастливчик! С рекомендательной запиской от господина Мэра пришел опытнейший Режиссер. Поначалу он просто сидел в глубине зала и тихо слушал. Затем он пересел на первый ряд и начал время от времени делать замечания — оркестру, хору и даже мне. Меня, естественно, это поначалу раздражало, и я уже хотел было попросить служителя вывести назойливого советчика. Но оказалось, он превосходно (наизусть!) знает всю бетховенскую партитуру. По памяти говорил, в каком такте на какой цифре виолончели пропадают. Надо бы вступать повыразительнее. В перерыве мы с ним имели обстоятельную беседу. Я понял — это то, что надо. Профессионал высокого класса!

Спазм перехватил Ткаллеру горло:

— Откуда этот Режиссер? Как представился?

— Да он вас знает. И вы его знаете! — И дирижер взахлеб принялся излагать перипетии репетиции. Режиссер постепенно очаровал всех, даже заменил заболевшего контрабасиста — да так, что мощь контрабасов усилилась вдвое. Расхвалил хор, оркестр, сумел тонко польстить дирижеру, а затем пустился в пространные рассуждения о том, что каждое музыкальное произведение имеет свое силовое поле, которое способно изменить и слушателей, и все окружающее.

— Боюсь, — говорил Режиссер оркестру, — что даже самым совершенным исполнением нельзя будет добиться того, ради чего задуман фестиваль. Сенсации и потрясения не будет. Классическая музыка перестала потрясать современного обывателя. А публике нужна настоящая встряска!

— Простите, — обижались оркестранты, — симфония — это вам не бразильский футбол!

— Вы не хотите напрячься, — В голосе Режиссера добавилось страсти, убедительности. — Нужно использовать все: сценическое действие, пластику, свет! Вовлечь в действие публику! Пусть она блаженствует, плачет, содрогается в испуге! Тогда будет шок! Надо только подумать, как это сделать…

— Вот, например… — говорил в перерыве твидовый гость уже лично дирижеру, — вот если, например, мы пригласим дирижировать самих авторов?

Дирижер побагровел, оглянулся, наконец сообразил:

— А! Вы имеете в виду в первом отделении загримировать меня под Шуберта, а во втором…

— Да нет же… Я вам внятно говорю: ав-то-ров! Только не делайте таких больших глаз. Если вам дурно — выпейте воды, — Режиссер нагнулся, возле его ног как-то удивительно кстати оказалась запотевшая бутылка минеральной и два стакана.

«Господи, псих! — мелькнуло у дирижера, — Гениальный, но псих! Надо подыграть ему. Вреда большого не будет…»

— Но… — Большими глотками допил дирижер холодную колкую воду, — Но Шуберт, кажется, не занимался дирижированием. А Бетховен… — заискивающе улыбаясь, он показал себе на уши, — И потом, умоляю вас — я бы хотел сам. Я так долго ждал этого концерта… Может быть, это у меня единственный случай по-настоящему показаться. К тому же вряд ли публика поверит, что это авторы. Только разговоры пойдут. Не до музыки будет…

— Вот это вы верно сказали! — согласился Режиссер, — А каково могло бы быть потрясение — и Бетховену интересно. Однако и без того выстраивается любопытная композиция — в начале сентиментальная лирика, а в конце… О, в конце публику должен пронзить сквозняк! Огненный сквозняк! У нас запляшут леса и горы!

— Впрочем, про горы я уже говорил… — завершил дирижер свой телефонный рассказ.

— А у вас нет предчувствия, — спросил Ткаллер, — что этот огненный сквознячок будет иметь самые непредсказуемые последствия?

— Ах, оставьте! — отмахнулся дирижер, — Этот Режиссер — он, конечно, со странностями, немножко преувеличивает, фантазирует, так сказать… Но личность! Личность! И на всех произвел наиприятнейшее впечатление… Эффект будет потрясающий!

— Ну, в этом я не сомневаюсь, — ответил Ткаллер и повесил трубку.

Личность, очаровавшая всех

Личность, очаровавшая всех, не давала Ткаллеру покоя. Его так называемая режиссура ни к чему хорошему не приведет. Да он наверняка и планирует — сорвать концерт! Нужно задержать его, да просто не пустить в зал!

Ткаллер немедленно начал собираться: белая сорочка, смокинг, галстук-бабочка. Клара была удивлена, увидев мужа в вечернем костюме — они собирались идти вместе, а у нее еще не было парикмахера. Ткаллер пытался ее успокоить — что-то у оркестра с хором не ладится, да и вообще дел много.

Нет, он ничего не скрывает. Нет, пусть она дожидается парикмахера и потом приходит. Все идет нормально.

Спешно, едва ли не бегом, он вышел на улицу. На улицах его узнавали, здоровались. Ткаллер постарался проскользнуть как можно незаметнее служебным ходом в «Элизиум». Кабинет был уже убран. Пожалуй, ничто не напоминало о прошедшей ночи. В зале уже не было ни хора, ни оркестра. Двое рабочих на сцене расставляли пюпитры и старый настройщик бил по одной и той же клавише, настраивая рояль. Ткаллер спросил у администратора, знает ли тот что-нибудь о новоявленном Режиссере?

— Опытный, знающий?

— Музыканты, дирижер — все просто очарованы!

— Так-так, очарованы, конечно, — кивал Ткаллер, — но у меня о нем другие сведения. Кое-что из его прошлого… Поэтому я считаю крайне нежелательным его присутствие на репетициях. Идеально было бы вообще не пустить его в зал. Предупредите всех работников и в случае его появления немедленно оповестите меня.

Беседы с осветителем и звукооператором еще более насторожили директора: Режиссер особо интересовался осветительными приборами и проявил большую осведомленность. Ткаллер распорядился непременно докладывать ему впредь, если кто будет интересоваться освещением во время концерта.

Запыхавшийся администратор сообщил, что у центрального входа назревает скандал. Шум подняли журналисты: они провели общественный опрос и вновь пришли к выводу — обман! Обман! Симфонии никак нельзя отнести к часто исполняемым.

Ткаллер спустился к центральному входу. Члены комиссии выкручивались, как могли. Мэр все больше упирал на бессонную ночь, которая и породила некоторые расхождения в ответах. Вопросы становились все злее и определеннее. Неизвестно, чем бы все это окончилось, если бы вдруг рядом с комиссией не возник Режиссер в твидовом костюме.