Калида.
Это он среагировал на степняка, что размахнувшись зашвырнул горящий факел в открытую дверь часовни.
Из усадьбы донеслась крепкая ругань на смеси кипчакского и булгарского: — Ты зачем, свиные уши, дом бога поджег⁈
В ответ полилась отборная ругань на аланском, но я уже не слушаю, и так все понятно. Там внизу ордынский дозор грабит боярскую усадьбу. Забрались они далековато. До Рязани еще дня три минимум, и встретить тут ордынский разъезд было неожиданностью. Вижу в этом перст судьбы, потому как «разговорчивый язык» был бы для меня большой удачей.
Я забрался сюда тоже случайно, весь полк стоит отсюда в семи верстах к северу. После десятидневного перехода я дал бойцам день отдыха, а сам решил проехаться по округе, разнюхать, так сказать, чем тут «пахнет». И вот…!
Оценив взглядом распахнутые настежь ворота с одной стороны двора и вырванную с петель калитку с другой, поворачиваюсь к Калиде. Мои губы непроизвольно растягиваются в усмешке.
— Там степные батыры поссорились, надо бы рассудить по закону!
Калида схватывает мысль на лету и бросает мне, уже разворачивая коня.
— Сделаем!
Здесь вместе со мной взвод конных стрелков, и Калида отрывисто раздает команды десятникам.
— Афоня и ты, Бурун, зайдете с севера. Спешитесь и возьмете выезд с калитки на прицел, а мы с Петром спустимся южнее и погоним басурманов прямо на вас, так что накроете их одним залпом.
— Эй! — Негромко вмешиваюсь в разбор. — Не увлекайтесь! Помните, хотя бы один из них мне нужен живым!
— Сделаем! — Вновь односложно ответил Калида и, ткнув коня пятками, тронулся первым.
* * *
Чтобы лучше видеть, слезаю с лошади и, отдав повод Прохору, подхожу к самому краю. Укрывшись за толстым стволом сосны, смотрю вниз на усадьбу.
Запылавшая часовня потянулась к небу черным столбом дыма, и степняки засуетились живее, стаскивая добро во двор и сгоняя туда оставшихся в живых женщин. Внезапно в полной тишине дозорный у ворот повалился в пыль, схватившись за торчащий из живота арбалетный болт.
У троих его подельников, что в этот момент торчали во дворе, на миг ошалело отвисла челюсть, но через секунду над усадьбой уже повис яростный вопль.
— Руссы!
И тут же под грохот копыт в проем ворот ворвался десяток всадников. Грабителей в усадьбе раза в три больше, но они все кто-где: в доме, в амбарах, в конюшне… Те, кто оказались во дворе, попытались оказать сопротивление, но их попросту смели единым ударом. Замелькали клинки, затренькали арбалеты, и те из степняков, кто сдуру выскочил во двор, получили свою порцию железа.
Вижу, как прикрываясь стенами, грабители потянулись к калитке с другой стороны усадьбы. Вот уже кто-то, вскочив в седло, погнал коня к выходу. Следом за ним ломанулись и остальные. Верхами или на своих двоих степняки потекли к проему в заборе, надеясь укрыться в лесу.
Первый всадник уже вырвался из усадьбы, вслед за ним еще трое, и тут загрохотали громобои. Из-за ближайших деревьев засада ударила прямо в упор. Картечь смертоносным вихрем снесла всех, кто был на дороге, а вонючий пороховой дым накрыл разорванные тела сплошным туманом.
К тому моменту, как дым рассеялся, все уже было кончено. Завал трупов у калитки, еще на дворе и в проулках. Оставшихся в живых грабителей стрелки уже повязали и выволокли на открытое место.
Повернувшись к Прошке, машу ему рукой.
— Поехали, наш выход!
Иронии Прохор не оценил, но знак понял правильно и подвел мне коня. Через пару минут мы уже въезжаем в ворота усадьбы, и мой взгляд оценивает пятерку стоящих на коленях пленников. Почти все без брони, у пары вместо меховых шапок кованые шишаки, и только у одного дорогой пластинчатый панцирь.
«Этот, скорее всего, был у них старшим». — Делаю однозначный вывод и киваю Калиде.
— Этого в дом, а остальных… — Проходя мимо, показываю характерный жест ладонью по горлу.
За время, проведенное в этой эпохе, я уже настолько привык к смерти, что она стала для меня чем-то обыденным. К этим убийцам и насильникам у меня нет никаких чувств, ни злости, ни отвращения. Они просто продукт своего времени, такими их сделала нынешняя суровая жизнь, но мне нет до этого никакого дела. Они тот мусор, что рачительный хозяин выметает со своего двора, и я делаю тоже самое. Никакой ярости, а уж тем более пощады или жалости тут быть не может, одна рациональность… Либо мы их тут закопаем, или они нас сожрут!
Я бы и атамана отправил вместе со всеми, но уж больно мне интересно, кто же санкционировал сей набег на Рязань. Ну, не верю я, что без одобрения Золотого Сарая какой-то там Аланай решился бы на грабеж ханской земли, будь он хоть трижды царевичем.
Стрелки втаскивают пленника в дом, и я показываю им жестом — к окну его. Там во дворе добивают его подельников, пусть посмотрит.
Когда крики со двора затихли, киваю парням, мол давайте его сюда. Те, не церемонясь бухают степняка передо мной на колени. У него разодрано картечью плечо, рана на боку, но по виду выжить у него шансы еще есть.
Нагнувшись, поднимаю за подбородок склоненную голову. Узкие заплывшие синяками глаза смотрят на меня с нескрываемой ненавистью, а я наоборот говорю нарочито равнодушным тоном.
— Сейчас выбор за тобой, либо ты отвечаешь на мои вопросы, либо отправляешься вслед за своими подельниками.
По тому, как зыркнули на меня глаза степняка, понимаю, что кипчакский говор из моих уст произвел впечатление.
Он все еще молча таращится на меня, а я уже задаю свой первый вопрос.
— Почему ваш предводитель зовет себя царевичем? Чей он сын⁈
В ответ пленник кривит разбитые губы.
— Не знаю! Говорят, Аланай древнего хазарского рода, но мне плевать…
Эмоции кочевника мне не интересны, и я обрываю его на полуслове.
— Как вы оказались здесь, так далеко от Рязани?
— Аланай обещал мне богатую добычу и обманул! — Шипит в ответ кипчак. — Мы почти ничего не взяли под вашим городом. Полона нет, золота нет! Одни медяки, а я не нанимался штурмовать городские стены за гроши!
«Так, — делаю вывод про себя, — это не разведка, не дозор, а банда мародеров. Стало быть, господа степняки так далеко разъездов не высылают — значит нападения не ждут. А вот дисциплинка-то у них в орде сильно хромает, вон самые отпетые уже разбегается в поисках поживы. Это