Сидя со сложенным руками за своим рабочим столом, Фридрих Август не отрывал от Авроры взгляд и грыз ноготь. Встреча складывалась совсем не так, как ему хотелось. Он хмуро промолвил:
— Я уже отправил туда генерала Баннера с требованием вернуть одного из моих лучших солдат. Ответ курфюрста Эрнста Августа был бестактным...
— И вы этим удовлетворились, хотя Саксония неизмеримо могущественнее маленького Ганновера? Воистину, вы меня разочаровываете!
Тон смелой девушки был еще обиднее, чем ее слова, что вызвало злой блеск глаз под сурово сведенными бровями ее собеседника. Вскочив из-за стола, он стал медленно прохаживаться по кабинету — возможно, для того, чтобы не поддаться ее очарованию.
— Маленький Ганновер, говорите? Да будет вам известно, графиня, в Англии дети королевы Анны мрут один за другим, и одна из самых лакомых во всей Европе корон вот-вот окажется на макушке у курфюрста этого маленького княжества!
— А вдруг все-таки не окажется? Лично я знаю одно: эти люди посмели избавиться от моего брата, как от неодушевленного предмета, после чего выпотрошили и разграбили его дом, распродали имущество, убили его секретаря Михаэля Гильдебрандта, чье безжизненное тело мне предъявил пастор Крамер! Более того, они похитили ценности, которые Филипп успел отправить гамбургскому банкиру Ластропу. Я располагаю доказательством: мерзкая графиня Платен бесстыже украшает свое увядшее тело рубином «Наксос» — даром нашему дяде Отто-Вильгельму фон Кенигсмарку от венецианского дожа Франческо Морозини.
— Дож Морозини погиб зимой в Нафплионе, — машинально уточнил Фридрих Август, чем вызвал у Авроры приступ гнева.
— Вы хотите этим сказать, что теперь он не может дать показаний? Если так, то Ваше высочество наносит мне оскорбление, после которого я не могу пробыть здесь ни одной лишней минуты.
И, не позаботившись о том, чтобы проститься, она бросилась к двери, но курфюрст поймал ее и схватил за обе руки, лишив способности двигаться.
— Умоляю, успокойтесь! Это я так, для вашего сведения! Я отлично знаю, что и без Морозини ваши слова подтвердят многие венецианские воины! Видит бог, у меня в мыслях не было подвергать сомнению ваши слова! Просто я размышляю о странных фактах, которые вы приводите. Откуда вы знаете, что этот великолепный камень попал к графине Платен?
— Потому что я сама его видела! Видела собственными глазами, проникнув в Лайне-Шлосс и спрятавшись среди слуг во время пира в честь герцога Гессен-Кассельского. А теперь отпустите меня, вы делаете мне больно!
Возможно, он ее слышал, но понял ее мольбу по-своему. Она была так близко, что он не устоял перед очарованием ее глаз — двух лазоревых омутов, в которых сверкали молнии ярости, пленился необыкновенным оттенком ее лица, розовым цветом губ, головокружительным запахом ее духов. Он перестал держать ее за руки, но только для того, чтобы заключить ее в объятия, такие крепкие, что она вскрикнула. Как ни старалась Аврора оттолкнуть курфюрста, он заглушил ее протесты жадным и требовательным поцелуем, грубым, но полным сладости. Она пыталась вырваться, упираясь ему в грудь обеими руками, но это было равносильно попыткам оттолкнуть несокрушимую стену. Аврора была бессильна против этого великана, впившегося в ее рот и перекрывшего ей дыхание. Он уже оторвал ее от пола и прижал к двери, до которой она не успела добраться сама. В следующую секунду до нее дошло, что сейчас он возьмет ее силой вот так, стоя: он уже задирал ей юбки и, касаясь ее кожи, урчал от наслаждения и пытался добраться до самого укромного уголка ее естества. В отчаянии она впилась ногтями в лицо этого хищника, вознамерившегося ее растерзать.
— За кого вы меня принимаете? — вскрикнула Аврора.
Боль заставила его ослабить хватку, и она, воспользовавшись этим, оттолкнула хищника. Он потерял равновесие и чуть не упал. Не дожидаясь, когда он опомнится, девушка шмыгнула за дверь и бегом устремилась к лестнице, пытаясь унять бешеное сердцебиение.
Выскочив во двор, она с облегчением увидела там свою карету. Готтлиб стоял неподалеку, беседуя с двумя конюхами.
— Домой! — крикнула она ему, запрыгивая в карету. Поняв, что сейчас медлить не стоит, Готтлиб уселся на козлы и хлестнул коней. Пять минут скачки—и вот уже Аврора в своей комнате перед испуганной Ульрикой. Обогнув ее, она рухнула на кровать и разрыдалась.
Старая кормилица с полминуты наблюдала за ней, потом уселась рядом, не прикасаясь к девушке, и смиренно сложила руки на коленях. Она сидела так долго, ничего не говоря, пока у Авроры не иссякли силы. Только когда всхлипы стихли, кормилица погладила ее по растрепанной голове.
— Это из-за принца? — спросила она шепотом. Ответ последовал далеко не сразу.
— Откуда ты знаешь?
— Тут любая догадалась бы. Такая уж у него репутация: он не может пропустить ни одной девушки, не возжелав ее. Вот и до вас добрался!
Аврора оторвала от подушки распухшее от слез лицо, и Ульрика увидела в ее глазах негодование.
— Что за грубиян! Просто сатир какой-то! Я умоляю его найти Филиппа, а ему нужно только одно: мое тело! Будто я публичная девка! Собирай мои вещи!
— Куда теперь?
— В Гамбург, куда же еще! Хотя нет, лучше в Целле, к подруге. Там я, возможно, узнаю новости...
— О ком?
— Лучше делай что тебе приказано! Немедленно собери вещи! А я тем временем предупрежу сестру.
Она встала и расправила юбки. Из зеркала над камином на нее смотрело всклокоченное существо с пылающим, изуродованным слезами лицом. Слезы все еще катились, но глаза уже метали молнии.
Ульрика с трудом поднялась, завела руки за спину, превозмогая боль в нездоровых суставах, и сказала, кривя от волнения рот:
— Вы совершаете ошибку. Во-первых, вы поставите в трудное положение своих родных, а во-вторых, позвольте вам напомнить, что Кенигсмарки никогда не спасались от врага бегством.
— Возможно, но если я останусь здесь, он бросит меня в темницу. Представляешь, мне пришлось расцарапать ему лицо, чтобы он меня отпустил!
— За такое — в темницу? Не преувеличивайте, мой ангел! Такая тигрица для него намного желанней, уж поверьте мне! Останьтесь и напишите ему. С пером в руке вы способны на подвиги. Изящное письмо благородной дамы, оскорбленной, но миролюбивой, лучше всего вразумит его, и он поймет, что он не на ту напал!
Аврора поразмыслила и мало-помалу успокоилась. Она вымыла руки и лицо, особенно потрудившись над набрякшими от плача, горящими веками. Потом села за бюро, вооружилась пером, проверила, хорошо ли оно заточено, немного посидела над чистым листом бумаги, собираясь с мыслями, и застрочила: