Читать интересную книгу Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса - Жозе Мария Эса де Кейрош

Но дона Жозефа не теряя времени завела речь о Жоане Эдуардо. Ампаро еще ничего не знала, и почтенная сеньора имела полный простор для подробного, прочувствованного рассказа о его заметке, о великом сокрушении на улице Милосердия, об охоте падре Натарио за Либералом. Особенно долго она распространялась о характере Жоана Эдуардо, о его безбожии, об оргиях у Агостиньо… И, считая своим христианским долгом уничтожить атеиста, намекнула, что грабежи, недавно случившиеся в Лейрии, тоже дело рук этого конторщика.

Ампаро сказала, что поражена до глубины души. Как же теперь свадьба Амелиазиньи?

– Их помолвка – достояние истории! – с торжеством заявила дона Жозефа Диас. – Ему укажут на дверь! И пусть скажет спасибо, что не попал на скамью подсудимых… Этим он обязан только мне да доброте моего брата и падре Амаро. Есть все основания заковать его в цепи и отправить на каторгу!

– Но Амелиазинья, кажется, любит его…

Дона Жозефа так и вскинулась. Как можно! Амелия – девушка разумная, девушка с правилами! Как только она узнала о безобразных поступках своего жениха, она первая сказала: нет и еще раз нет! Что вы! Она его ненавидит! И дона Жозефа, доверительно понизив голос, сообщила, что конторщик, как стало известно, сожительствует с надшей женщиной и ходит к ней по ночам в один из переулков близ казармы!

– Об этом мне рассказал падре Натарио, – прибавила она. – А этот человек в жизни не сказал слова лжи… И такой обязательный, никогда не забуду: как только узнал, сейчас же пришел уведомить меня и спросить моего совета… Словом, очень, очень был деликатен.

Но в дверях снова появился Карлос. Аптека на минуту опустела (все это утро его буквально рвали на части!), и он пришел составить компанию дамам.

– Так вы уже слышали, сеньор Карлос, – тотчас же закричала дона Жозефа, – правду про статью в «Голосе округа» и про Жоана Эдуардо?

Фармацевт вытаращил глаза. Что общего может быть между этой скандальной статейкой и таким порядочным юношей?

– Порядочным? – визгливо подхватила дона Жозефа Диас. – Да он-то и написал эту статью, сеньор Карлос!

Карлос от удивления раскрыл рот, а дона Жозефа с большим подъемом повторила свой рассказ о «мошеннической проделке».

– Ну, сеньор Карлос? Что скажете?

Фармацевт высказал свое мнение неторопливо и веско, как и подобает человеку с широким кругозором:

– Если дело обстоит так, могу сказать одно, и все благонамеренные люди меня поддержат: это стыд и позор для Лейрии. Я уже говорил, прочтя заметку: религия – фундамент общества, и подрывать ее – значит подкапываться, так сказать, под все здание… Достойно сожаления, что в нашем городе завелись эти фанатики республиканцы, грязные материалисты, которые, как известно, желают уничтожить все существующее; они хотят, чтобы мужчины и женщины сходились без разбору, как кобели и суки (прошу извинить за такие выражения, но наука есть наука!)… Они желают пойти в мой дом и отнять мои сбережения, накопленные в поте лица, они не признают авторитетов, и если дать им волю, то способны плюнуть на святые дары…

Дона Жозефа слегка вскрикнула и содрогнулась от ужаса.

– И эта секта смеет болтать о свободе! – продолжал аптекарь. – Я тоже либерал… Честно признаю, я не мракобес. Если человек посвящен в духовный сан, это еще не значит, что он святой, о нет! Я, например, всегда недолюбливал покойного падре Мигейса… Это был не человек, а удав. Да, сеньора, прошу меня извинить, но он удав. И я сказал это ему в лицо, потому что законы о печати… Мы проливали кровь в траншеях Порто именно за то, чтобы не было законов о печати.[101] И я сказал ему прямо в лицо: «Ваше преподобие, увы – удав!» Но все же, когда человек надевает облачение, его надо уважать. И эта заметка, повторяю, – стыд и позор для Лейрии… И я прямо говорю: с господами безбожниками и всякими там республиканцами церемониться нечего!.. Я мирный человек, спросите хоть у Ампарозиньи; но если бы меня попросили отпустить лекарство для какого-нибудь республиканца, я без колебаний вместо одной из тех благотворных микстур, что составляют гордость нашей науки, дал бы ему синильной кислоты… Нет, конечно, синильной кислоты я бы не дал, но, будь я присяжным заседателем, я заставил бы его почувствовать всю силу закона!

И аптекарь несколько мгновений покачивался на носках, гордо озираясь, словно ожидая аплодисментов от членов муниципалитета или от целого заседания в кабинете у губернатора.

Но соборные куранты прогудели одиннадцать. Дона Жозефа стала закутываться в шаль, чтобы идти за крестницей, – небось бедняжка заждалась.

Карлос, провожая ее, снова сдернул аптекарский колпак и передал нижайший поклон его преподобию:

– Перескажите сеньору канонику мои слова… В этой истории о заметке и о нападках на духовенство я всецело на стороне сеньоров священников. Ваш покорный слуга, сеньора… А погода что-то портится.

Когда дона Жозефа вошла в собор, Амелия все еще была в исповедальне. Старуха громко кашлянула, потом встала на колени у статуи Богоматери с четками, закрыла лицо руками и погрузилась в молитву. В церкви царило безмолвие. Тогда дона Жозефа повернулась лицом к исповедальне и посмотрела туда сквозь расставленные пальцы. Амелия неподвижно стояла на коленях, почти совсем закрыв лицо вуалью. Подол ее платья простерся на полу широким черным кругом. Дона Жозефа снова стала молиться. На улице пошел мелкий дождь, заливая струйками боковое окно. Наконец в исповедальне заскрипели доски, зашуршало по каменным плитам платье – и дона Жозефа, подняв голову, увидела перед собой Амелию с пунцовыми щеками и странно блестящим взглядом.

– Вы давно ждете, крестная?

– Только что пришла. Ты готова?

Старуха встала с колен, перекрестилась, и обе вышли из собора. Все еще моросил дождь, но им подвернулся сеньор Артур Коусейро, несший бумаги в Гражданское управление; он и доставил обеих дам под своим зонтом на улицу Милосердия.

XIII

Под вечер Жоан Эдуардо собрался идти на улицу Милосердия с образчиками обоев на выбор Амелии, когда в подъезде наткнулся на Русу, уже дергавшую колокольчик.

– В чем дело, Руса?

– Хозяек сегодня не будет дома, а вот вам письмо от барышни.

У Жоана Эдуардо сжалось сердце; он оторопело смотрел вслед Русе, которая удалялась, постукивая деревянными подошвами. Он подошел поближе к фонарю против двери и распечатал письмо.

«Сеньор Жоан Эдуардо!

Я дала согласие на брак в убеждении, что вы порядочный человек и что с вами я буду счастлива; но теперь все стало известно. Оказывается, вы сочинили заметку, напечатанную в «Голосе округа», и оклеветали наших друзей, и оскорбили меня, а ваш образ жизни не дает мне никакой уверенности в счастливом замужестве; поэтому можете считать, что отныне между нами все кончено, тем более что церковного оглашения не было. Я надеюсь, и маменька тоже, что вы будете достаточно деликатны, чтобы не приходить более к нам в дом и не преследовать нас на улице. Сообщаю вам это по приказу маменьки и остаюсь покорной слугой и прочее.

Амелия Каминья».

Жоан Эдуардо тупо смотрел на стену, освещенную отблеском фонаря. Он стоял как столб, с рулоном обоев под мышкой. Потом машинально вернулся домой. Руки у него так дрожали, что он с трудом зажег спичку. Здесь, склонившись над столом, он еще раз перечитал письмо, а потом, уставившись на пламя свечи, долго стоял, охваченный леденящим чувством неподвижности и безмолвия, как будто внезапно, без толчка, весь мир вокруг остановился и замолк. Он думал о том, куда Амелия и ее мать могли пойти в этот день. Картины счастливых вечеров на улице Милосердия медленно проплыли в его памяти: Амелия работает, опустив голову, и между черными как смоль волосами и белоснежным воротничком мягко белеет в свете лампы ее шея… И вдруг мысль о том, что он потерял ее навеки, вонзилась в его сердце, как холодное лезвие ножа. Он в ужасе сжал голову руками. Что делать? Множество разных решений молнией промелькнули в его мозгу и исчезли. Написать ей? Подать в суд? Уехать в Бразилию? Узнать, кто выдал его авторство? Последнее показалось ему в эту минуту самым исполнимым, и он побежал в «Голос округа».

Агостиньо, развалясь на канапе и поставив рядом на стул свечу, смаковал лиссабонские газеты. Он испугался, увидя искаженное лицо Жоана Эдуардо.

– Что случилось?

– Случилось то, что ты меня погубил, негодяй! – И, захлебываясь словами, он обрушил на горбуна яростное обвинение в предательстве.

Агостиньо медленно встал, нашаривая в кармане кисет с табаком.

– Вот что, – сказал он наконец, – перестань шуметь… Даю тебе честное слово, что не говорил никому ни слова о том, кто написал заметку. Правда, никто меня и не спрашивал.