Читать интересную книгу Ангелы на кончике иглы - Юрий Дружников

Ивлева не было. Сироткина заперла кабинет, спрятала ключ в столе Анны Семеновны, спустилась по лестнице. Комната спецкоров тоже была закрыта. Надя вздохнула, сказала себе, что именно этого она и ждала, накинула шубейку, напудрилась и подкрасила губы, чего почти никогда не делала, хотя и носила французскую пудру и помаду с собой. Ее ждала разгонка — последняя редакционная машина, чтобы отвезти домой. Усевшись в теплую машину рядом с шофером, Сироткина увидала Вячеслава Сергеевича. Он сидел на мокрой скамье в сквере, под корявым старым кленом, освещенный тусклым фонарем, покачивающимся от ветра. Воротник поднят, и поза старушечья — всунув руки в рукава. Совсем замерз, бедненький, ожидая. Шофер поднял голову от руля, потянулся рукой к ключу, другой рукой протирая глаза.

— Я не поеду, — вдруг сказала Сироткина. — Мне тут недалеко, пройдусь пешком.

Он вытащил путевку и протянул ей расписаться.

— Время поставь попозже, — попросил он.

Сироткина быстро расписалась, он сам захлопнул дверцу и уехал. Она тихо подкралась к Ивлеву сзади, отогнула воротник, подула ему в ухо. Не оборачиваясь, он сильно сгреб ее рукой.

— Мне больно, больно! — захрипела она. — Голову оторвешь!

— Ты где живешь? — спросил Славик, обводя ее вокруг скамейки и ставя между колен.

— На авеню Старых Кобыл.

— Это, простите, где?

— Так один приятель отца говорит. А вообще-то Староконюшенный переулок…

— Арбат? За час дойдем.

— Дойдем… А жена? Она будет беспокоиться…

— Она привыкла…

Ивлев взял Надю за руку, и они вышли на полутемную улицу. Большая часть фонарей для экономии электричества была погашена. Возле тротуара лежали сугробы, черные от копоти, в окружении больших луж. Прогромыхал грузовик — строительные детали по Москве возили и ночью. Милицейская патрульная машина проехала мимо, задержавшись. Наряд подозрительно оглядел Ивлева и Надю, но вылезать и проверять документы поленился.

— А я люблю Москву ночью, — мечтательно сказала она. — В ней нет толкучки, очередей, хамства. Особенно люблю, когда выпал снег: все становится чистым.

— Снег похож на стиральный порошок…

— Нет! На белые простыни!.. — она повернулась к нему, идя спиной вперед, поцеловала в щеку. — Знаешь, я всегда думала, что это будет в двухспальной кровати, как в заграничных фильмах. Простыня — с мелкими цветочками. А утром раздвинешь занавес — за окном солнце и лес — весь в снегу!

— У редактора на столе — приятнее.

— Газета — публичный дом, ты сам говорил.

— Запомнила?

— Я все запоминаю, что говоришь ты. Я такая счастливая сегодня! Добилась все-таки тебя. Получила!

Вячеслав усмехнулся, хотел что-то произнести, но передумал.

— Знаешь, даже не верится… — продолжала она. — Скажи, теперь я женщина?

— Нет еще.

— Нет? А я думала… Ну и когда же?

— Что — когда?

— Когда стану женщиной?

— Откуда я знаю? Наверно, когда не будешь спрашивать у меня.

— Газета — публичный дом, — мечтательно произнесла Надя. — У нас в отделе два социолога материалы для диссертации собирают. Вчера один, когда мы вдвоем в комнате остались, подходит и кладет руку на талию. «Наденька, — говорит, — у меня к вам просьба…» «Пожалуйста», — говорю. Снимаю его руку с талии и кладу в нее пачку писем… «Я попрошу письма антисоветского содержания откладывать, чтобы нам не приходилось просматривать всю почту».

— А раньше?

— Раньше я эти письма начальству сдавала, как велели… Я же не знала… А сегодня поняла.

— Почему сегодня?

— А я у редактора в столе Самиздат нашла; когда будете дежурить, Вячеслав Сергеич, обязательно почитайте серую папку. Только никому! Я сказала вам, потому что… у меня никого нет. Вот мой Староконюшенный… В том подъезде живет Хрущев.

— Его охраняют?

— В нашем доме все подъезды охраняют. Зайдите, не бойтесь…

Они постояли немного в темноте, подождали, пока лифтер отошел к своему столу в углу холла. Дверца лифта захлопнулась, и сквозь решетку просунулись тонкие пальцы. Он стал целовать их, все по очереди.

— Пожалей меня! — прошептала она. — А то умру от неисполненных желаний.

31. СВИДАНИЕ В КРЕМЛЕВКЕ

Опасность миновала настолько, что Игоря Ивановича перевезли в новый корпус в сосновой роще на Рублевском шоссе. Но он все еще лежал на спине. Первое время он вздрагивал от пронзительных звонков, периодически раздававшихся во всех палатах.

— Да вы не волнуйтесь, — ласково успокаивала хорошенькая сестра.

— А в чем дело?

— Звонки — просто предупреждения медперсоналу. Пока звенит, выходить в коридор нельзя: член Политбюро лечиться приехал. А пройдет он — и опять можно…

И Макарцев действительно привык. Ему даже было приятно, когда звенел звонок: вот и здесь, в больнице, Игорь Иванович находился поблизости от руководства. Вчера после очередного консилиума профессор Мясников пообещал, что вот-вот разрешит повернуться на правый бок.

— Еще месяц, ну, от силы полтора, и будете, как огурчик, правда, пока еще маринованный…

— Мне нужен телефон, — потребовал Макарцев.

— Телефон? Нет! Никаких дел! Вам нужны положительные эмоции…

В качестве таковых ему разрешили немного читать. Он уговорил сестру принести из библиотеки «Трудовую правду». Он читал свою газету, как все читали, утром, а не накануне. Внимательно просмотрел все номера, вышедшие в его отсутствие.

— Нет, ты только подумай, Зина! — возмущенно сказал он жене, едва она присела возле него. — Чем заполнены полосы? Мышиная возня, когда я сотни раз им твердил: поднимайте значительные вопросы! Не мельтешите!.. Зачем только я согласился взять Ягубова?

— Не волнуйся, Гарик, — успокаивала она его, ласково вынимая из рук «Трудовую правду». — Ягубова ведь не ты выбирал. Конечно, ты нашел бы своего человека… Но скоро выйдешь, и этот Ягубов опять будет выполнять твои распоряжения.

Ягубов, так сказать, пришел вместе с должностью. Газете дали еще одного заместителя редактора, и кто-кто, а уж Игорь Иванович не мог не понять, чем это пахнет. Все замы были двойного подчинения — ему и ЦК. Ягубов, без сомнения, предназначался в фигуры тройного подчинения — еще и КГБ. К чему этот сверхконтроль? Недоверие, закулисные шашни… Ведь покончили с этим — и вот опять. Чего-то я не понимаю… Я всегда сам делал газету, можно сказать вдохновлял людей. А теперь второстепенные работники решают вместо меня и меня же считают старомодным за то, что я приезжаю вечером посмотреть полосы. Это, видите ли, атавизм — вникать в конкретные дела. Ведь прав был Ленин, говоря: если что и погубит советскую власть, так это бюрократизм. Теперь узнаете, каково без меня.

— Ты позвонила Таврову? — нетерпеливо спросил он жену. — Где же он?

— Конечно, позвонила! Сказал, приедет… Сейчас протру тебе спину. Надеюсь, я сделаю это аккуратней сестры, хотя тебе, может, и приятней, чтобы протирала она и хлопала при этом ресницами.

— Не говори глупостей, Зинуля.

Он прикрыл глаза в полудреме, а Зинаида протерла ему спину до самого копчика ваткой со спиртом от пролежней. Она опять села, раскрыла «Трудовую правду» и просматривала ее. Иногда она это делала, но только при Игоре Ивановиче. Думала она о том, как удачно ей удалось сделать дорогой подарок палатной врачихе. На доллары, оставшиеся от последней заграничной поездки мужа, она купила в валютной «Березке» джинсовый костюм и японские часы, узнав, что у врачихи сын-подросток. Та была очень рада и тут же сообщила, что ей уже обещали по великому блату новый швейцарский препарат, которого тут, в Кремлевке, днем с огнем не найти, и она его израсходует на Макарцева. Зинаида Андреевна пообещала ей японский зонтик и заодно спросила размер ее обуви, после чего они расстались довольные друг другом. Мужу, разумеется, рассказывать это было ни к чему.

Хорошенькая сестра приоткрыла дверь и тихо произнесла:

— К вам гость, Игорь Иваныч. Можно пропустить?

— Давайте, давайте, — сказал он.

Сестре этой Зинаида недавно подарила флакон французских духов. Вопрос, только что заданный сестрой, Макарцеву понравился, и глаза у него заблестели. Сами давали разрешение медперсоналу пропускать к себе те больные, у кого дело шло на поправку, кто снова становился ответственным работником. В палату медленно и неуклюже вошел Яков Маркович, придерживая белый халат у шеи рукой, более волосатой, чем его голова. Он замахал руками, затопал на месте, брызгая слюной.

— Макарцев, Макарцев! Ты с кем-нибудь свою болезнь согласовал? Ведь по всем данным в больницу должен был загрохотать я…

— Почему ты? — слабо улыбнулся Игорь Иванович.

— Я в больницу всегда готов, как юный пионер.

— Не очень ты похож на юного пионера, правда, Зина?

Она вежливо улыбнулась.

— Я выходил строиться на линейку в другом лагере, вот и выгляжу не очень свежо. У меня сто болезней, а ты взял мой процент на себя!