— Какая чушь! — бормотал Мулланур себе под нос читая бумагу. — На что только уходят время и нервы…
В дверь постучали.
Слегка прихрамывая, вошел высокий мужчина с приятным, живым лицом, оглядел Мулланура умными карими глазами, представился. Он учитель Богородской школы. Раньше она, как и многие другие мусульманские школы, находилась в ведении московской организации Милли шуро, а теперь — в ведении Комиссариата по делам мусульман.
— Принес вам прошение от наших учителей, — сказал он, вручая Муллануру листок бумаги, исписанные четким, каллиграфическим почерком. — Мы с коллегами находимся в крайне затруднительном финансовом положении. Просим помочь.
Мулланур заглянул в бумагу и горестно покачал головой: он уже заранее знал, в чем дело.
— Мы не получаем жалованья два месяца. За апрель не платили, ни копейки не получили и в марте. Многие мои коллеги грозятся уйти из школы. Совсем…
— Да, трудно, — согласился Мулланур. — Я понимаю… Ваше прошение уже пятое на этой неделе.
— Этак у меня все учителя разбегутся, — мягко улыбнулся пришедший. — Сам-то я ни при какой погоде с детишками не расстанусь. Не могу без них. Но один ведь в поле не воин.
— Мы делаем все, что можем, чтобы поддержать мусульманские школы. Все деньги, какие только были в нашем распоряжении, уже отданы для выплаты жалованья учителям.
— Я знаю. Но это было в феврале. А сейчас на дворе уже апрель.
— Да… Уже апрель…
Мулланур задумался.
Подождав минуту-другую, учитель все-таки решил напомнить о себе.
— Так что же все-таки передать моим коллегам? — мягко спросил он.
— Три дня назад мы направили в Наркомпац письмо. Вот, прошу… Ознакомьтесь… Это копия. — Мулланур вытащил из папки и пододвинул учителю через стол бумагу.
— Если позволите, я вслух, — сказал тот, беря бумагу в руки и поднося ее к глазам. — Привык, знаете, с детьми.
— Да, да, прошу вас, — сказал Мулланур. Учитель стал читать — медленно, раздельно, словно диктуя ученикам очередной урок:
— «В ведении упраздненной постановлением Центрального комиссариата по делам мусульман московской мусульманской организации „Милли шуро“ находилось пять мусульманских начальных школ, из них две для мальчиков, две для девочек и одна смешанная. Подавляющее большинство учащихся в этих школах по имущественному положению принадлежат к бедноте (школа в Богородском исключительно пролетарская), притом школы эти безусловно демократические, отнюдь не конфессиональные, по типу своему соответствуют русским городским школам…»
Учитель приостановил чтение, поднял голову и одобрительно поглядел на Мулланура.
— Это очень правильно отмечено, — сказал он. И продолжал читать: — «Со дня упразднения „Милли шуро“ названные школы перешли в ведение Центрального комиссариата по делам мусульман. В комиссариат поступили прошения учителей и учительниц названных школ о выплате им жалованья за март и апрель сего года. Одновременно выяснилось, что недостает средств на содержание этих училищ. Названные школы без поддержки со стороны городского самоуправления или правительственных учреждений существовать, безусловно, не смогут, почему и испрашивается, до разрешения вопроса в общегосударственном масштабе, сумма, подлежащая выдаче в данное время: на жалованье учителям за март, апрель и май месяцы по 408 рублей в месяц на 17 человек — 24 308 рублей, прислуге — 4550 рублей, на канцелярские принадлежности — 697 рублей. Всего — 29 665 рублей…»
— Вот это и передайте своим товарищам, — сказал Мулланур. — Мы надеемся, что Наркомнац положительно отзовется на это наше ходатайство. Я думаю, в самое ближайшее время.
— А пока, значит, ответа еще нет? — Огорчился учитель.
— Одну минуточку, — сказал Мулланур. — Сейчас мы это попробуем уточнить.
Он открыл дверь и крикнул, чтобы позвали Дулдуловича.
Тот не заставил себя ждать.
— Скажите, Эгдем, — обратился к нему Мулланур. — Как обстоят дела с нашим письмом по поводу школ?
— Я его отправил.
— Позвольте! Как — отправили? — удивился Мулланур.
— По почте, — пожал плечами Дулдулович.
— Я же просил вас отнести его лично и даже настойчиво советовал постараться вручить непосредственно заместителю наркома.
— Я не думал, что тут такая срочность.
— Уже не первый раз, товарищ Дулдулович, вы проявляете такую странную непонятливость. А между тем вы ведь человек достаточно опытный…
— Я думал, так будет лучше. Письмо придет по почте, его зарегистрируют и официально ответят.
— Тоже по почте? — язвительно спросил Мулланур.
— Ну да, — кивнул Дулдулович. — Приватный разговор, хотя бы даже и с заместителем наркома, к делу не пришьешь. То ли дело официальная бумага!
— Но вы же знали, — гневно прервал его Мулланур, — что в этом письме речь шла о жалованье для учителей! Уже второй месяц они сидят без копейки денег. У каждого из них — семья! Дети! Их кормить надо!
— Ваши чувства делают вам честь, — сказал Дулдулович. — Но в делопроизводстве, к сожалению, нет места эмоциям. Тут должен быть порядок. На официальный запрос должен быть получен официальный ответ.
— Ах, перестаньте! — махнул рукой Мулланур. — Вы просто поленились отнести письмо лично, вот и все.
Дулдулович оскорбленно вскинул голову и васупился.
— Так вот, товарищ Дулдулович, — официальным тоном обратился к нему Мулланур. — Прошу вас взять копию этого письма, отправиться с нею в Наркомнац и сегодия же — вы поняли меня? — сегодня же добиться решения этого вопроса.
Он взял из рук учителя копию письма и протянул Дулдуловичу. Тот молча взял ее и, кивнув, ушел.
— Я все понимаю, — задумчиво сказал учитель. — Мы живем в трудное время. Что поделаешь… Сил не хватает. У каждого дел столько, что голова пухнет. И все-таки надо стараться исполнять добросовестно то, что тебе поручено. Этот ваш сотрудник, признаться, меня удивил.
— Это моя вина, — сказал Мулланур. — Я обязан был проследить. Но вы не волнуйтесь. Сегодня этот вопрос будет решен. Обещаю вам. Нынче же вечером я надеюсь сообщить вам нечто определенное. Договорились?
Он встал и протянул учителю руку.
— Спасибо, товарищ комиссар, — сказал учитель. — Я хочу вам сказать, что вообще-то вы на нас, учителей, можете рассчитывать. Мы все равно будем работать, делать свое дело, несмотря на все эти… — он замялся, как видно, стараясь найти слово, которое не обидело бы Мулланура. — Несмотря на все эти шероховатости. И не только учителя моей школы, а все мои коллеги. Учителя всех мусульманских школ. Потому что мы все верим вам, верим комиссариату…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});