Читать интересную книгу Я есть кто Я есть - Нодар Джин

Вклад, который евреи способны сюда привнести, заключается в борьбе с тою тенденцией, которая лишает экономику критериев добра и зла, истины и лжи.

Капиталистическая этика

Каждый, кто придерживается этического взгляда на жизнь, должен противостоять мнению, будто деловая предприимчивость есть по существу такая борьба, где представления о добре и зле второстепенны. Он обязан также оспаривать мысль, будто закон спроса и предложения не поддается человеческому контролю. Нынешние экономисты все еще оперируют той викторианской доктриной, согласно которой «каждый да позаботится о себе, и мир, где каждый занимается лишь своим делом, благообразен и удачлив». События последнего времени свидетельствуют о лживости принципа «мое мне, а твое тебе» и подтверждают, что он рассчитан лишь на Содом. Всякий, кто желает лучшего мира, должен вызволить себя из-под власти стереотипов, призванных поддерживать систему прибылей. Одним из этих стереотипов является т. н. закон спроса и предложения, который утверждает всего лишь принцип беззакония и полного произвола. Сам по себе он точно так же способствует порядку и безопасности, как предоставление каждому водителю права ездить как угодно быстро и по собственному усмотрению перекраивать правила движения.

Социалистическая этика

Не менее безнравственным является и принцип социалистических экономистов. Маркс считал религиозные доктрины прежде всего следствием, но не причиной экономических условий. Является ли, однако, забота о средствах к существованию единственным стимулом поведения? Само существование евреев, легко жертвовавших выгодами во имя традиции, есть лучшее опровержение этого принципа. Ошибка экономического детерминизма в том, что он смешивает причину с условием. Фундамент необходим каждому зданию, но он ни в коем случае не объясняет всего здания. Тщательный анализ истории не позволяет принять на веру всего Маркса. Человек жив не хлебом единым.

Иудаизм и справедливость

С точки зрения еврейской религии этический принцип является направляющей силой. Изменения в результате технического духа: машина форсирует развитие условий всеобщего изобилия. Машина есть особый инструмент божественной воли. Остается лишь выяснить — является ли практически осуществимое всеобщее изобилие делом нынешнего дня или некоторого отдаленного будущего.

Что же касается нас, евреев, то повеление Иеремии сосланным в Вавилон израильтянам обретает новый смысл. Когда Пророк велел своему народу заботиться о благосостоянии предложенного им края, он, вопреки некоторым его толкователям, думал вовсе не о том, чтобы евреи выказали участие в развитии всех тех сил, которые направлены на благосостояние общества в целом. Если перевести слова Иеремии на язык нынешний, они зазвучали бы как страстная мольба, призывающая евреев участвовать во всех начинаниях и движениях, направленных на этическое переустройство царящих порядков, к которым при-частны, конечно, и сами евреи.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

ШЕДЕВРЫ ЕВРЕЙСКОГО ЮМОРА

ВВЕДЕНИЕ

В этой прилагаемой к книге главе — несколько образцов еврейского юмора, и прилагается она к книге с тою же естественностью, с какою евреи прилагают шутку к своему опыту. С тем же правом, с каким сарказм и ирония составляют неотъемлемое приложение к еврейскому духу. О еврейском юморе сказано немало. К сказанному добавим, что типично еврейский анекдот или юмореска есть по существу такая обработка традиционных и «серьезных» истин, которая по известным, точнее, неизвестным законам психики вызывает смех. Думая о неизменном библейском принципе сближения «человеческого рассуждения» с «царством Закона», можно сказать иначе: еврейский юмор — это земная, «человеческая» форма выражения тех догадок, убеждений, переживаний и предчувствий, которые представляются еврею сверхъестественно внушенными, или — метафизически обусловленными. В еврейской шутке речь идет всегда о том же, о чем еврей разговорился бы с Богом, но поскольку он обращает эту речь к себе или к себе подобному, он «берет октавой ниже», и удручи-тельность или недосягаемость обсуждаемой истины «скрашивается» смехом, который неожиданно наделяет, его свободой, пусть даже мимолетной или иллюзорной.

Смех — это высвобождение от того, о чем или над чем смеются. Так, по крайней мере, обстоит дело с еврейским юмором, что, разумеется, вполне объяснимо, ибо евреи никогда не страдали от недостатка того, от чего им хотелось бы высвободиться или избавиться. Впрочем, думается, что еврейский юмор отличается прежде всего тем, что он… смешной. Настоящий смех всегда интеллектуален и зиждится скорее на парадоксах мышления, чем на парадоксальных ситуациях. Настоящий смех всегда философичен, т. е. шире и долговечнее ситуации, в которой он родился. Именно этот критерий и лег в основу предлагаемой ниже подборки классических еврейских анекдотов (часть 2) и предшествующих им шедевров юмористической.

Шолом-Алейхем: смех сквозь слезы

До самого последнего времени наиболее адекватным образом еврейского юмора считался «смех сквозь слезы», — дежурная фраза при характеристике сочинений Шолом-Алейхема (Соломон Рабинович, 1859–1916), родившегося в России и скончавшегося в США писателя на языке идиш.

Сквозь слезы смеются тогда, когда чувствуют себя беспомощно. Именно так в течение долгих веков смеялся Израиль, изгнанный, унижаемый и оскорбляемый. Сегодня еврейство способно защититься не одним только смехом, но если в его юморе все еще сквозит горечь, то это уже изначальная и неистребимая горечь познания жизни как таковой, экзистенциальная горечь, т. е. горечь такого — глубинного — постижения тайн человеческого существования, которое философ приравнивал к науке умирания. Когда «человеческое рассуждение» постигает метафизическое «царство Закона», — при этом нам открываются не одни только величественные истины; наша гордая или пусть даже беззаботная улыбка омрачается при этом невеселыми догадками о нашей участи и нашем месте в этом царстве.

Шолом-Алейхем остается классиком еврейского юмора не столько потому, что он выразил сквозь слезы современную ему комичность русско-еврейского быта, сколько потому, что в его смехе проступает горечь познания человеческой жизни вообще. Подобный смех характеризует еврейский интеллект так же точно, как беспомощен и беззащитен в своей нищете весело размечтавшийся меламед из рассказа «Будь я Ротшильд».

Будь я Ротшильд

— Будь я Ротшильд… — размечтался касриловский меламед однажды в четверг, когда жена потребовала денег, чтобы справить субботу, а у него их не оказалось. — Эх, если б я был Ротшильдом! Угадайте, что бы я сделал? Первым долгом я завел бы обычай, чтоб жена всегда имела при себе трешницу и не морочила голову каждый раз, когда наступает долгожданный четверг, а субботу отпраздновать не на что… Во-вторых, я выкупил бы заложенный субботний кафтан… Впрочем, нет! Женин кошачий бурнус: пускай перестанет твердить, что ей холодно! Затем я приобретаю весь этот дом, со всеми тремя комнатами, с клетушкой, чуланом, погребом, чердаком, со всей прочей дребеденью: пусть она не говорит, что ей тесно. Вот тебе две комнаты — стряпай себе, пеки, шинкуй, стирай, делай что хочешь, а меня оставь в покое, чтобы я мог заниматься с моими учениками на свежую голову! Нет заботы о заработке, не надо думать, откуда взять на субботу, — благодать да и только! Дочерей бы всех повыдавал, — долой обузу с плеч. Чего мне еще надо? Вот я и начинаю подумывать о городских делах.

Перво-наперво жертвую старой синагоге новую крышу, пусть не каплет на голову, когда люди молятся. Баню, не будь рядом помянута, я перестраиваю заново, потому что не сегодня-завтра там неминуемо, упаси Бог, беда приключится, да еще, чего доброго, как раз когда женщины моются. А коль скоро баню, то уж богадельню и подавно развалить надо и поставить на ее месте больницу, самую, что называется, настоящую — с койками, с доктором, лекарствами, с бульоном для больных каждый день, — как водится в порядочных городах. Затем я строю приют для престарелых, чтобы старики, знатоки Талмуда, не валялись в молельне за печью. Создаю общество «Одежду — нагим», чтобы дети бедняков не бегали, извините за выражение, с голыми пупками. Учреждаю общество «Призрение невест», дабы любую беднячку, засидевшуюся в девушках, приодели как следует и выдали замуж, и еще тому подобные общества завожу я у нас в Касриловке… Впрочем, почему только в Касриловке? Всюду, где живут наши братья евреи, основываю я такие общества, везде, по всему свету!

А для порядка, чтоб все шло чин чином, я знаете что делаю? Назначаю надо всеми обществами одно большое благотворительное общество, которое наблюдает за всеми остальными, заботится обо всех евреях, то есть обо всем народе, чтобы люди везде имели заработок, жили в дружбе, сидели бы по иешиботам и изучали Библию с комментариями Раши, Талмуд с толкованиями, с добавлениями и всякой прочей премудростью, все семь наук и все семьдесят языков. А над всеми иеши-ботами был бы главный иешибот — еврейская Академия, в Вильне, разумеется… Отсюда должны выходить величайшие в мире ученые и мудрецы — и все это бесплатно, «за счет богача», на мои средства то есть, и чтобы все велось по плану, по порядку, чтобы не было никакого «ты-мне-я-тебе-хап-лап», пусть у всех будет только одна забота — общее благо!.. А что нужно для того, чтобы люди думали об общем благе? Для этого надо обеспечить каждого в отдельности. А чем обеспечить? Разумеется, заработком. Потому что заработок — это, знаете, самое главное! Без заработка не может быть и дружбы. Из-за куска хлеба, прости Господи, люди готовы друг друга извести, зарезать, отравить, повесить!.. Даже враги наши, зложелатели на всем свете, — чего, думаете, они от нас хотят? Ничего. Все из-за заработка. Будь у них дела получше, они бы вовсе не свирепствовали так. Погоня за достатком приводит к зависти, зависть — к вражде, а отсюда берутся, оборони Боже, все несчастья, все горести, преследования, убийства, зверства, войны…