кармана и бросил в воду.
К. увидел лишь, как блеснуло серебро и вроде бы что-то светлое, цветное. Скорее шагнул навстречу, снова протянул руку — но приблизиться не успел.
— Прости, — шепнул D., подняв голову к кружащимся снежинкам. — Не могу. — Горячее облако пара заставило несколько из них растаять. — Не держи.
Это не был прыжок — точно не та дань картинной или пьяной печали, какую вечно пресекали московские городовые в здешних местах. Ни раскинутых рук, ни тени промедления, ни взгляда по сторонам — Андрей просто перекрестился, почти незаметно перемахнул оградку и, шагнув вперед, упал в речную воду. Он исчез в мутных волнах, словно капля краски, которую просто стерла невидимая рука; они едва дрогнули. Все вместе не заняло и четырех секунд.
Сомкнулась тишина.
Даже постарайся К., он не помешал бы: D. оказался на краю с той же поистине воровской ловкостью, с какой в детстве добрался до окна учителя для последнего прощания. Когда К. подскочил к месту, где юноша только что стоял, перевесился вниз и закричал: «АНДРЕЙ!», даже вода уже совсем утихла — только сонно ворчала, толкалась в баюкающий ее камень, выплескиваясь иногда на ступеньки дальних спусков. Тот, кто сиганул в нее, был без груза на шее, но не нуждался в нем.
К. лихорадочно обернулся — призрак был уже рядом, но не выказывал ни тени волнения. Бледный, печальный, прижимающий огонек к груди, он сказал лишь:
— Не бойтесь. Этого еще не…
«…не произошло», — наверняка хотел закончить он, но К. будто не слышал.
— Андрей, Андрей! — снова позвал он, перевесившись через ограду сильнее, и, как ему показалось, над водой все же мелькнуло смуглое запястье, на глазах обратилось вдруг в голые белые кости. Утонуло спустя еще мгновение.
— Морок будущего, — все так же ровно пояснил призрак. — Не глядите туда…
Но К. упрямо глядел, шатаясь от возвращающейся боли в груди, от тошноты. Колючий, похожий скорее все на те же толченые кости воздух горчил, жегся. К. еще раз попытался глотнуть его — и все «свечи Яблочкова» вдруг расплылись, а затем померкли; реальность дрогнула, начала зыбиться, чернеть и пульсировать. «Не произошло»? «Морок»? Но вот же, вот! И ветер стал ощущаться иначе, и ладони, впившиеся накрепко в металл, пронзила ледяная боль. В голове затикало. Часы? Не в кабинете ли?
— Сколько сейчас времени, сколько? — забормотал К., словно в бреду, и, не дождавшись ответа, снова завопил в темноту: — АНДРЕЙ!
Он понимал, что кричит впустую, но не мог замолчать. Вода была черной и гладкой, рокотала, словно тихонько над ним посмеиваясь или передразнивая. Кости лежали на дне.
— Он не услышит вас! — призрак повысил голос, подошел вплотную. Огонек плясал теперь над одной его рукой; вторая сжала плечо К. и настойчиво потянула назад. — И не слышал бы, даже будь вы во плоти.
— Какого черта? — Ответ, впрочем, был очевиден. И он прозвучал, тускло и зло, выбивая из-под ног последние опоры:
— Он все решил, он не даст спасти себя, потому что…
«Потому что он не может жить с твоим обманом. Ужаленный. Пустой».
— Я не позволю! — выпалил К., оттолкнул призрака и быстро перескочил оградку. Шатнулся. Высоко… и не рассчитаешь прыжок в этой темноте. Ну и плевать. Нужно падать туда, где еще дрожат на волнах радужные блики. Нужно падать туда, где…
— Нет! — Юноша дернулся к нему, вцепился в жилет, сбивчиво заговорил: — Нужно иначе, пока не поздно; мы для того и здесь, чтобы вы… — Он потерял равновесие от очередной попытки К. вырваться, но не пустил. — Иван! Поверьте мне! Я не хочу гибели ни ему, ни вам; я вижу, вы не принимаете меня всерьез, а зря, ведь я…
— ОСТАВЬТЕ! — рявкнул К.: звучание имени на чужих губах сильнее обдало его холодом, опять бросило мыслями в прошлое. — Я не желаю воспринимать вас никак; раз вы бездействуете, вы не нужны мне вовсе, никто не нужен! — Глаза призрака блеснули обидой, но он ничего не сказал. — Этого не случится никогда, и в будущем тоже!
— Но ведь оно еще… — залепетал было дух.
— Я натворил достаточно, и с меня тоже хватит; если не удастся — что ж, утоплюсь с ним! — отрезал К. и опять глянул вниз, преодолевая предательскую дрожь.
…Пока еще есть ведь другой шанс — найти его в воде, не веря морокам. Река ленива и не слишком глубока; К. отлично плавает и несколько раз даже нырял под лед за неосторожно заигравшимися детьми, вылавливал их и выбирался. Что же он стоит? Что ему, да еще бесплотному, будет стоить эта попытка? Не сделать ее вовсе куда хуже, чем провалить; часы в голове все тикали, бормотали, торопили, а огоньки гасли…
— Вернитесь, образумь…
Его опять потянули назад, но он наконец вывернулся, чуть крутанулся и особенно сильно толкнул призрака. Тот споткнулся, отпрянул на пару шагов, мотая головой, — но тут же пришел в себя, упрямо дернулся вперед. Подскочил, попытался ухватить К. за галстук, обеими руками сразу — и все-таки не успел. Поймал пальцами только воздух… и остолбенел с перекошенным лицом. Сдавленно крикнул:
— Не дайте ему упасть! Не дайте, нет!
В первый миг К. не понял его; решил, что речь об Андрее и что в голове юного духа от испуга спутались прошлое и будущее. Как не дать, если уже утонул; как, если только и остается — попытаться выволочь живого или кости… Впрочем, не понимал К. меньше секунды. Балансирующее тело потеряло равновесие, ноги — опору. Призрак, фонари и небо начали удаляться — К. спиной вперед полетел в реку. И с ним падал оранжевый огонек.
Он. Это за него боялся призрак, чье бледное лицо маячило наверху еще полсекунды, а потом скрылось за черной толщей. Радужные блики померкли окончательно.
Этому К. выучился за десять лет безоговорочно; порой это даже шло ему во вред: всегда слушать тех, кого внутренний голос, самая суть полицейского чутья мнит выше — по званию ли, по знаниям, по опыту или по качествам. Призрак был не прав, К. признал его таковым почти сразу, еще до того, как бледная рука излечила боль меж ребер. К. воспринимал его всерьез — не понимал, не мог подчиниться безоговорочно, не вынес того, чему дозволили просто случиться, — но все же воспринимал и догадывался, что прямо сейчас произошло дурное. Что?.. Попытаться это предположить помешали колкая тяжесть в легких, и стрельба в ушах, и давящая ледяная масса, и понимание: для бесплотного существа слишком ему скверно в будущей Москве-реке. Но одному не помешало даже оглушительное мучение