—Отличная погодка? Что? Ого-го! — галдит пастырь.
—Yes. Lovely.
—Wonderful.
* * *
А вот и Кристиансунн, столица трески. Деревянный город, сплошь лабазы, склады на чердаках. Серые, зеленые и красные домики столпились вокруг пристани. На коньках всех крыш — чайки, чайки; в жизни я не видывал сразу столько чаек! Может быть, у них тоже собрание духовной общины?
Здесь мы вернемся на пароход. Нашего полку прибыло, — повезем футбольную команду Кристиансунна на состязание в Тронхейм. Весь город провожает своих героев. Даже местные собаки сбежались и восторженно вертят хвостами. Американский пастор сияет — ему по душе всяческие сборища. Он переваливается животом на перила и изводит местных собак дружественными окликами. Что остается делать собачке? Она поджимает хвост и убирается восвояси. Тогда сей выдающийся муж сердечно обращается к населению:
— Do you speak English? Yes? No? Прекрасная погода, верно? Га-га-га!
Заработал винт, пароход отваливает от пристани. Весь Кристиансунн, размахивая шляпами, троекратно провозглашает своим национальным героям славу или что-то в этом роде. Американский пастор энергично вращает кепи и от имени Америки и всего просвещенного человечества благодарит Кристиансунн за приветствие.
* * *
— Скажите, пожалуйста, штурман, где тут у вас, в Норвегии, можно достать хоть каплю спиртного? Например, мне надо залить злость, перехватить малость, выпить для храбрости и тому подобное. Неужели нельзя ничего сделать?
— Ничего, господа, такое здесь праведное побережье, — меланхолически отвечает штурман. — От Бергена до Тронхейма[433] — всюду «ikke alkohol». Только в Тронхейме есть «vinmonopolet», дальше — в Бодё, Нарвике и Тромсё. Там вы купите все, что угодно. А здесь нет. Здесь живут одни праведники. У нас, правда, государственная монополия на спиртные напитки, но каждый город сам решает, может ли монополия открыть в нем продажу вин. А как здесь когда-то пили! — И штурман махнул рукой. — Вот в Тронхейме и сейчас недурно на этот счет.
* * *
В Тронхейме ночью мы сбежали с парохода. Хороший был пароход и новый, но уж очень скверные пассажиры!..
На пароходе «Хокон Адальстейн»
Этот пароход я называю полным именем прежде всего потому, что он этого заслуживает, а во-вторых, потому, что уж больше он, верно, никого из вас не повезет: в этом году бедняга делал последние пассажирские рейсы. Теперь он лишится крошечного курительного салона и каюток и будет возить только уголь, в Свульвер или Гаммерфест. Ничто не вечно под луною!
По правде сказать, «Хокон Адальстейн», стоявший у тронхеймского мола, на первый взгляд производил совсем не блестящее впечатление. Его грузили кирпичом, лебедка страшно грохотала. «Ну, ну, — подумал я, — и маленькое же это суденышко, меньше „Приматора Дитриха“ у нас на Влтаве. Неужели на этом пароходике ездят на Нордкап?»
Около кирпичей стоял, засунув руки в карманы, рослый, очень милый толстяк.
—Господин капитан, — робко сказала ему моя спутница в этом путешествии и во всей моей жизни, — господин капитан, кажется, пароход очень маленький, не так ли?
Капитан просиял.
—Да-а-а, — протянул он довольно. — Совсем маленький пароход, сударыня. Очень уютный.
Уютный? Это верно. Как раз сейчас на него грузят мешки с цементом.
—А скажите, господин капитан, не староват ли ваш пароход?
—Не-е-ет, — успокоительно говорит капитан. — Совсем новое судно. Было в капитальном ремонте.
—А когда?
Капитан задумывается.
—В тысяча девятьсот втором, — говорит он. — Отличный пароход!
Боязливое земное создание, моя спутница, заморгала глазами.
—И выдержит он столько кирпича и цемента? Не потонет?
—Не-ет! — заверяет капитан. — Мы еще погрузим триста мешков муки.
—А вот эти ящики?
—Тоже погрузим, — утешает капитан робкое создание. — И еще возьмем двести тонн балласта. Да-а.
—Зачем?
—Чтобы судно не перевернулось, сударыня.
—Разве оно может перевернуться?
—Не-ет.
—А столкнуться с другим пароходом?
—Не-ет. Разве что в тумане.
—А бывают здесь летом туманы?
—Угу, да-а, иногда бывают. Да-а.
Капитан приветливо подмигивает голубыми глазками под мохнатыми щетками бровей; я думаю, он носит эти щетки, чтобы не прикладывать ладонь к глазам, когда ему надо высмотреть какой-нибудь риф.
—А вы делаете рейсы только летом, капитан?
—Не-ет. Зимой тоже. Каждые две недели туда и обратно.
—И долго вы потом отдыхаете дома?
—Два дня. Пятьдесят дней в году.
—Это ужасно! — сочувственно говорит моя сострадательная спутница. — И вы не скучаете в этих рейсах?
—Не-ет. Ходить в рейс — это очень хорошо. Да-а... Зимой — никаких пассажиров; зато много льда, все судно покрыто льдом, все время приходится скалывать. Да-а.
—Чтобы не было скользко?
—Не-ет. Чтобы судно не пошло ко дну. Да-а, — умиротворенно резюмирует капитан. — Очень хороший пароход. Вам тут понравится.
* * *
Докладываю, капитан, что нам здесь действительно нравится. В самом деле, очень уютный пароход! Крохотные палубы, пара плетеных кресел и все, — никакого дешевого шика. Курительный салон, обитый зеленым плюшем — нечто среднее между скромным борделем конца прошлого века и залом ожидания первого класса на провинциальном вокзале. Столовая, обтянутая красным плюшем, и дюжина каюток со всем необходимым, то есть с двумя койками, похожими на гладильные доски, двумя спасательными поясами и двумя «блевательницами» для страдающих морской болезнью. Сидеть на гладильных досках нельзя, — они снабжены металлическими перильцами, чтобы спящий не свалился во время качки... Подушки тощие, как пеленки, но под голову можно подложить спасательный пояс, и получается недурно. Вместо чванных стюардов — одна хромая бабка и одна угрюмая тетя. В общем, здесь можно чувствовать себя как дома.
Над самой головой у нас грохочет лебедка. Сперва это беспокоит, но потом привыкаешь, — по крайней мере, знаешь, что делается на судне. По грохоту можно различить, что грузят — муку или кирпич. Просто невероятно, сколько всякого груза помещается на этом пароходике!
Уже полночь, «Хокон Адальстейн» все еще грузится в тронхеймском порту. Но вот второй, третий гудок, вскипела вода под винтом, пароход дрогнул, затрещал и тронулся с места. Счастливого плавания и покойной ночи! Только теперь, наконец, начинает пахнуть путешествием на север.
* * *
— Вставай, слышишь, вставай!
—Что случилось?
—В каюту течет вода.
—Да нет, не течет!
—Течет! Хлещет в окно!
—М-м...
—Что-о?
—Ничего. Я сказал «м-м»...
—Прошу тебя, сделай что-нибудь!
—Зачем?
—Потому что нас заливает водой! Мы утонем!
—М-м-м...
—Да не спи же, ради бога!
—Я не сплю. — Женатый человек садится и шарит в поисках выключателя. — В чем дело?
—Нас заливает водой. Из окна!
—Из окна? Гм, надо закрыть его, и все тут.
—Вот и закрой его и не мычи.
—М-м-м... — Женатый человек встает с гладильной доски, перелезает через перильца и пробирается к иллюминатору. За окном — белый день, видно море с гребешками воля. Смотрите-ка, «ikke fjord», мы в открытом море, потому-то нас и качает.
—А-а, черт возьми... — ворчит женатый человек.
—Что такое?
—Да опять льет в окно.
—М-м-м...
—Меня всего окатило.
—Так закрой окно, и все тут.
Женатый человек вполголоса изрыгает проклятья и пытается закрыть иллюминатор. Но это не легко сделать без разводного ключа.
—А, черт!
—Что там еще?
—Я насквозь мокрый. Бр-р!
—Отчего?
—В окно хлещет вода.
—Да нет, не хлещет.
—Говорю тебе, хлещет. Прямо в окно.
—М-м-м...
Наконец иллюминатор закрыт и завинчен, правда, человек чуть не вывихнул пальцы и промок, как мышь. Скорее опять под одеяло и подложить под голову спасательный круг!
Страдальческий стон.
—Что с тобой?
—Пароход качает.
—М-м-м...
—У меня начинается морская болезнь!
—Да нет.
—Но ведь пароход качает?
—Ничего подобного.
—Так и швыряет!
—М-м-м...
—Неужели ты не чувствуешь качки?
—Совсем не чувствую.
По совести говоря, качка есть, но женщине незачем знать все. Качка даже приятна: сначала вас возносит кверху, мгновенная пауза, пароход потрескивает и плавно опускается. Потом поднимается ваше изголовье...
—Ты все еще не замечаешь качки?
—Ни чуточки!
Очень странно видеть собственные ноги выше головы, у них такой необычный вид.
—А мы не можем утонуть?