Так мы с императором — даже после стольких лет я краснею от гордости, что могу произнести вместе эти слова, — мы с императором ехали шагом через лес Фонтенбло, пока наконец не очутились у голубятни. Справа от выломанной двери стояли у стены три лопаты, и при виде их на глаза у меня навернулись слезы: я вспомнил о тех, для чьих рук они были предназначены. Император схватил одну, я — другую.
— Скорей! — сказал он. — Мы должны вернуться во дворец до рассвета.
Мы выкопали яму, засунули бумаги в мою пистолетную кобуру, чтобы предохранить их от сырости, положили ее на дно и засыпали землей. Потом тщательно разровняли землю, а сверху навалили большой камень. Смею вас заверить, что с тех пор, как император молодым артиллеристом готовил своих подчиненных к штурму Тулона, ему не доводилось так поработать руками. Он начал утирать лоб шелковым платком задолго до того, как мы закончили дело.
Первые серые, холодные лучи утреннего света уже пробивались меж стволов, когда мы вышли из старой голубятни. Император положил мне руку на плечо, и я стоял, готовый помочь ему сесть на коня.
— Мы оставили бумаги здесь, — сказал он торжественно, — и я хочу, чтобы самую мысль о них вы тоже оставили здесь. Пусть воспоминание о них совершенно исчезнет из вашей головы и оживет лишь тогда, когда вы получите прямой приказ, собственноручно написанный мной и скрепленный моей печатью. А сейчас вы должны забыть все, что произошло.
— Я уже забыл, ваше величество.
Мы доехали вместе до окраины города, и там он приказал мне покинуть его. Я отдал честь и уже поворачивал лошадь, когда он меня окликнул.
— В лесу легко можно спутать страны света, — сказал он. — Скажите, а мы не зарыли их в северо-западном углу?
— Что зарыли, ваше величество?
— Бумаги, разумеется! — сердито воскликнул он.
— Какие бумаги, ваше величество?
— Тысяча чертей! Да мои бумаги, которые вы мне вручили.
— Я, право, не понимаю, о чем ваше величество изволит говорить.
Он побагровел от гнева, но тут же рассмеялся.
— Молодец, бригадир! — воскликнул он. — Я начинаю верить, что вы такой же хороший дипломат, как и военный, а это в моих устах высшая похвала.
Вот какое это было удивительное приключение, и с тех пор я стал другом и доверенным лицом императора. Когда он вернулся с Эльбы, он решил выждать и не выкапывать бумаги, пока его положение не упрочится, и они так и остались в углу старой голубятни, когда он был сослан на Святую Елену. Там он вспомнил про них и пожелал, чтобы они попали наконец в руки его приверженцев, и написал мне, как я узнал впоследствии, три письма, но все они были перехвачены охраной. Тогда он предложил, что сам будет содержать себя и своих приближенных, — ведь он был богатый человек, — если хоть одно его письмо пропустят, не распечатывая. Но в этой просьбе ему было отказано, и до самой его смерти в двадцать первом году бумаги оставались там, где мы их спрятали. Я рассказал бы и о том, как мы с графом Бертраном откопали их и в чьи руки они в конце концов перешли, но это дело пока еще не кончено.
Когда-нибудь вы еще услышите об этих бумагах и увидите, что великий человек, который давно в могиле, до сих пор способен привести в содрогание Европу. И когда этот день наступит, вы вспомните Этьена Жерара и расскажете своим детям, что слышали про это удивительное дело из уст человека, который один из всех, принимавших в нем участие, остался в живых, — человека, которого искушал маршал Бертье, который был впереди в отчаянной скачке на парижской дороге, удостоился объятий самого императора и ехал с ним в лунную ночь по лесу Фонтенбло. Почки лопаются на деревьях, и птицы щебечут, друзья мои. Вам будет приятней погулять на солнышке, чем слушать рассказы старого, немощного солдата. И все же не грех вам сохранить в памяти то, что я говорю, потому что еще много раз будут лопаться почки и петь птицы, прежде чем Франция увидит второго такого повелителя, как тот, которому мы с гордостью служили.
The Exploits of Brigadier Gerard. 1896 г. Перевод Н. Треневой и В. Хинкиса.ПРИКЛЮЧЕНИЯ БРИГАДИРА ЖЕРАРА
«Il etait brave mais avec cette graine de foilie dans sa bravoure que les Francais aiment.»
FRENCH BIOGRAPHY.
«Он был смел, но с той долей безрассудства, которая так нравится французам в отваге».
(Французская биография)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я надеюсь, что некоторых читателей настолько заинтересуют эти рассказы о солдатах Наполеона, что они последуют до истоков этих историй. Эпоха была богата на военный материал, часть из которого очень живописна и интересна. Кроме исторических трудов или биографий вождей существует масса свидетельств, написанных самими участниками событий, которые описывают то, что они чувствовали и пережили с позиции того рода войск, к которому они принадлежали. Кавалерии особенно везло на авторов воспоминаний. Так, «Воспоминания о походе французов в Испанию» Де Рокка — рассказ гусара, а Де Найли в «Воспоминаниях о войне в Испании» повествует о той же кампании, только с точки зрения драгуна. Кроме того, имеются «Военные воспоминания полковника Де Гонневиля», где та же цепь войн, в том числе в Испании, прослежена из-под стального, увенчанного конским хвостом кирасирского шлема. Наиболее выдающимися из всего этого изобилия, а также среди всех военных воспоминаний являются известные мемуары Марбо, которые изданы и на английском языке. Марбо был егерем, таким образом мы снова имеем точку зрения кавалериста. Из других книг, помогающих понять наполеоновского солдата, я бы особо рекомендовал «Записки капитана Куанье», рассматривающего эти войны с точки зрения гвардии, и «Воспоминания сержанта Бургоня», служившего в тех же частях. Дневник сержанта Фрикасса и воспоминания Фезенака и Де Сегюра дополняют список материалов, переработанных мной в старании передать истинную историческую и военную атмосферу, в которой действует вымышленный персонаж.
Артур Конан Дойль. Март 1903 г.I. КАК БРИГАДИР ЛИШИЛСЯ УХА
Старый бригадир Жерар, сидя в кафе, рассказывал:
— Да, друзья мои, многое множество городов перевидал я на своем веку. Вы не поверите, если я скажу, сколько раз вступал я в города победителем во главе восьмисот лихих рубак, которые ехали за мной под стук подков и бряцание оружия. Кавалерия шла впереди Великой армии, гусары Конфланского полка — впереди кавалерии, а я — впереди гусар. Но из городов, где нам довелось побывать, Венеция всех нелепей, — и кто ее только построил! Ума не приложу, о чем думали эти строители, ведь для кавалерии там нет никакой возможности маневрировать. Сам Мюрат или Лассаль — и те не сумели бы провести эскадрон на главную площадь. Поэтому тяжелую кавалерийскую бригаду Келлермана и моих гусар мы оставили в Падуе, на материке. Город заняла пехота под командованием Сюше, а он взял меня в ту зиму к себе в адъютанты, потому что ему понравилось, как я разделался в Милане с одним итальянцем, который ловко умел рубиться на саблях. Этот малый знал свое дело, и, к счастью для Франции, именно я вышел против него и поддержал честь нашего оружия. Да и проучить его следовало: ведь если кому не нравится, как поет примадонна, тот может и помолчать, а когда публично срамят красивую женщину, этого стерпеть нельзя. Поэтому общее сочувствие было на моей стороне, а когда дело было сделано и вдове итальянца назначили пенсию, Сюше взял меня в адъютанты, и я отправился с ним в Венецию, где со мной и произошел тот удивительный случай, о котором я вам сейчас расскажу.