И вот она уже следует за его рукой, прижимается все теснее и теснее, готовая поймать все ускользающее от нее ощущение.
И каждый раз, когда стон срывался с ее уст, глаза его темнели, и он загадочно улыбался.
Ей хотелось отвести взгляд, но она не могла – глаза его притягивали ее, светившаяся в них страсть не давала ей отвернуться.
Но тут дыхание его участилось, он перестал улыбаться, глаза смотрели в пустоту. Она понимала, что желание овладело им, но он не давал ему воли.
Что-то не так, как во сне думала она, но что – понять не могла, сознание не подчинялось ей. Она впилась ногтями в его спину, выгнулась дугой в его объятьих.
И волны наслаждения захлестнули ее, она словно провалилась в какую-то сладостную пучину. Он был якорем, она прижималась к нему, а незнакомые ощущения, волшебные, завораживающие, пронизывали ее тело. Помнила она лишь о нем и о его сказочных ласках.
И лишь когда она обмякла в его объятиях, он выпустил ее из рук, уложив на диван. К ней медленно возвращалось сознание, и вдруг она поняла, чего он добивался. Он дал ей наслаждение, но не тронул ее девственность. Вот почему он не снял исподнего, вот почему, подарив ей восторг, не стал упиваться им сам.
Она знала, что любовь мужчины и женщины происходит не так. Мать ее и Гонорина, женщины чувственные, объяснили ей, как это бывает. Она помнила их объяснения и поняла, что Себастьян не стал заниматься с ней любовью.
Он собрался встать, и тут она, присев, обхватила его руками за талию.
– Нет, еще нет! – шепнула она. – Я хочу тебя всего, Себастьян.
– Ты не знаешь, чего ты хочешь, – ответил он резко, пытаясь освободиться от ее объятий.
– Нет, знаю! – Она провела рукой по его животу и ниже, быстро расстегнула пуговицы на его подштанниках. – Я хочу тебя. – И его исподнее упало на пол.
Взгляды их встретились.
Наконец он холодно сказал:
– Девственницы никогда не знают, чего они хотят. – Он взглянул ей прямо в глаза, потом посмотрел на себя. – Черт подери, ты так невинна, что даже не в силах взглянуть на инструмент, которым делается это грязное дело.
И он был прав. Ее пугала одна лишь мысль о том, что она увидит его обнаженным полностью. Мама и Гонорина говорили о мужском члене, что он при возбуждении становится твердым, но что это значило, она не знала.
Но, если этим она убедит его в том, что действительно хочет всего, она посмотрит. Смущенно она опустила взгляд с груди на пупок и ниже, туда, где росли волосы вокруг…
Она широко раскрыла глаза от удивления и тихо вскрикнула.
– Потрогай его, – хрипло сказал Себастьян.
И она сделала так, как он велел – коснулась сначала пальцами, потом обхватила ладонью. Он шумно вдохнул, тело его напряглось.
Когда ласки ее стали смелее, он воскликнул:
– Боже мой, Корделия! – и, повалив ее на постель, лег сверху. Она почувствовала прикосновение его обнаженного тела, услышала запах пота, смешанный с запахом бренди, и он раздвинул ей ноги.
Замерев над ней и не сводя с нее глаз, он сказал:
– Ты хочешь этого?
Во рту у нее пересохло, она лишь молча кивнула.
– Ты сама это выбрала. Потом, возможно, ты будешь сожалеть, но теперь ты – моя.
И с этими словами он приник к ней, но в какой-то момент вновь замер. Он колебался, и она сама, приподняв ноги, прижалась к нему, и он вошел в нее. Резкая боль пронзила ее, но он зажал ей рот поцелуем, чтобы заглушить ее крик. Мгновение он помедлил, осыпая ее поцелуями и давая ей время привыкнуть к новым ощущениям.
Корделия не могла понять, нравятся ли они ей или нет. Ей было больно и неудобно, но – не совсем неприятно. Когда он ласкал ее пальцем, было лучше.
И тут он стал двигаться.
Глаза его затуманились от страсти, и боль ее уходила, она стала приноравливаться к его ритму, чувствовала его тело – покачивание его бедер, его рот, его грудь. Как музыкант, умеющий извлечь опытной рукой из своего инструмента чудесную мелодию, Себастьян заставлял ее утопать в наслаждении.
Она обвила руками его шею и полностью подчинилась той волшебной песне, которую пело его тело, и это был незабываемый дуэт.
– Да, да, – шептал он хрипло. – Раскрой мне свое сердце, ангел мой, раскрой его мне и только мне.
И она открылась ему вся. Целиком. Ритм, в котором существовали их тела, был настолько точен, что Корделия поняла, что, отдаваясь ему, выбрала единственно правильный путь. Комната исчезла, не было ничего, кроме сладостной, упоительной гармонии.
– Себастьян, милый… милый мой, – воскликнула она. И вот снова она – как натянутая струна, и опять шквал восторга. Последнее движение, и он замер; стало так тихо, что ей казалось, что объятие их будет длиться вечно.
Он содрогнулся вновь, достигнув высшей точки наслаждения, и она ответила тем же. Потом долго, медленно они приходили в себя.
Он лежал на ней, и она, прикрыв глаза, наслаждалась тяжестью его тела. Постепенно она стала различать окружающее – огонь в камине, аромат простыней. Где-то далеко – тиканье часов.
Открыв глаза, она взглянула на него. Голова его покоилась у нее на груди. Глаза его были прикрыты, но на лице его читалось выражение скорее сожаления, нежели удовольствия. Она испуганно стала гладить его по щеке, стараясь стереть с лица печальные морщины.
Он нежно накрыл ее ладонь своей, а потом, освободив ее от тяжести своего тела, лег рядом.
– Себастьян? – шепнула она.
Ни звука. Решив, что он заснул, она приподнялась на локте и заглянула ему в лицо.
Но он не спал, лежал, уставившись в потолок.
Она положила руку ему на грудь.
– Ты сердишься на меня?
Он рассеянно погладил ее пальцы.
– Нет. Только на себя.
– Тебе не за что на себя сердиться. – Она хотела приласкать его, но стук копыт за окном привлек ее внимание. Она села, прикрывшись простыней, и прислушалась, затаив дыхание. Лошадь проскакала дальше.
– Тебе пора уходить, – шепнула она. – Не то папа с Гонориной вернутся и застанут тебя здесь.
Он посмотрел на нее внимательно.
– Теперь это не имеет значения, правда? Мы поженимся, как только я получу разрешение, так что нам с того, что они застанут нас вместе?
– Поженимся? Как? – Она не испытала радости, услышав его слова. Он говорил так серьезно и мрачно, что она скорее испугалась.
Он присел, тронул пальцами кровавое пятно на простыне.
– Не в моих правилах лишать девушек невинности и бросать их, Корделия. Ты – первая девственница на моем пути, и я, безусловно, поступлю, как и следует, и женюсь на тебе.
У нее упало сердце. Он не сказал ни слова о любви. Для него это был всего лишь долг.
– Ты не можешь на мне жениться, – тихо сказала она.
– Почему?
– Хотя бы потому, что ты герцог, а я – дочь священника.