короткой дубленке и лакированных сапогах. Залюбовалась моей собакой. Воскликнула:
— Какая прелесть!
Добавив:
— Только очень худенькая...
Как будто усомнилась, возможен ли хозяйству прок от такой невестки.
— Сейчас это модно, — говорю.
Аня полемично шевельнула округлым бедром.
Мы обменялись документами. Родословная у Глаши, повторяю, была куда эффектнее, чем у моего друга Володи Трубецкого. Документы Резо тоже оказались в порядке.
— Ну что ж, — вздохнула Аня и отстегнула поводок.
Я тоже отпустил Глафиру.
Был солнечный зимний полдень. На снегу лежали розоватые тени. Резо, почувствовав свободу, несколько обезумел. С лаем отмахал три широких круга. Глаша наблюдала за ним с вялым интересом.
Побегав, Резо опрокинулся в снег. Видимо, захотел охладить свой пыл. Или показать, каких трудов ему стоит удержаться от безрассудства. Затем отряхнулся и подбежал к нам. Глаша насторожилась и подняла хвостик.
Кобелек, хищно приглядываясь, обошел ее несколько раз. Он как будто увеличился в размерах. Он что-то настоятельно бормотал. Мне показалось, что я расслышал:
— Вай, какая дэвушка! Стройная, как чинара. Юная, как заря... Ресторан пойдем. Шашлык будем кушать. Хванчкара будем пить...
Глашин хвостик призывно вздрагивал. Она шагнула к Резо, задев его плечом.
И тут случилось неожиданное. Визгливо тявкнув, кобелек рванулся прочь. Затем прижался к лакированным сапогам хозяйки.
Глаша брезгливо отвернулась.
Резо дрожал и повизгивал.
— Ну что ты?! Что ты?! — успокаивала его Аня. — Ну, будь же мужчиной!
Но Резо лишь повизгивал и дрожал.
Он был темпераментным импотентом, этот развязный кацо. Тип, довольно распространенный среди немолодых кавказцев.
Анечке было неловко за своего воспитанника. Она вроде бы даже захотела чем-то компенсировать его неуспех. Прощаясь со мной, шепнула:
— Калью улетает в Минск на семинар. Я позвоню тебе в конце недели.
Аня действительно позвонила, но грубая Татьяна обругала ее матом...
Когда меня увольняли из редакции, Аня вызвалась писать фельетон для эстонской газеты. Даже название придумала — «Сквозь темные очки». В том смысле, что я клеветник и очернитель.
Знакомый инструктор ЦК не без усилий приостановил это дело.
Но вернемся к моей собаке. Раза три я пытался выдать ее замуж. И все три попытки рухнули.
Второй жених обладал плебейской худобой и силой. Напоминал учителя физкультуры из провинции. Был чем-то похож на Аркадия Львова.
Он решил не тратить времени даром. Обойтись без любовной игры. Действовал, как говорится, на хапок.
Глаша его больно покусала.
А он еще и сопротивлялся, как жлоб... Так и ушел ни с чем. Веселый такой, без комплексов...
Почему же Глаша его отвергла?..
Видно, капля романтики необходима...
Третий жених беспрерывно чесался. Кроме того, у него был слабый мочевой пузырь. Да и шерсть грязноватая, с проплешинами. А родословная — я посмотрел — исключительная. Значит, вырожденец. Наподобие Володи Трубецкого.
Глаша его просто игнорировала.
Так и осталась девицей. А дальше уже было поздно. Знакомый кинолог сказал:
— А вдруг не разродится, что тогда?.. Мы имеем право рисковать своей жизнью. Рисковать чужой — порядочным людям не дано...
Сейчас Глафире двенадцать лет.
Двенадцать лет мы знакомы.
Двенадцать лет нашу семью потрясают раздоры и всяческие катаклизмы.
Мы без конца ссорились и разводились. Семья, как говорится, рушилась. И даже возникали новые побочные семьи. Только Глаша оставалась неизменно близкой и родной. И любила нас всех одинаково.
Глаша часто спит у моих ног. Иногда тихонько стонет. Возможно, ей снится родина. Например, мелкий частик в томате. Или сквер в Щербаковом переулке...
Не печалься, все будет хорошо.
И прости, что у меня нет хвоста. (В Союзе был, и не один.) Прости, что у меня есть ботинки, сигареты и рассказы Фолкнера.
В остальном мы похожи. Немолодые раздражительные чужестранцы с комплексами... Сообща таскаем колбасу из холодильника...
Глава одиннадцатая
— Наш мир абсурден, — говорю я своей жене, — и враги человека — домашние его!
Моя жена сердится, хотя я произношу это в шутку.
В ответ я слышу:
— Твои враги — это дешевый портвейн и крашеные блондинки!
— Значит, — говорю, — я истинный христианин. Ибо Христос учил нас любить врагов своих...
Эти разговоры продолжаются двадцать лет. Без малого двадцать лет...
В Америку я приехал с мечтой о разводе. Единственной причиной развода была крайняя степень невозмутимости моей жены. Ее спокойствие не имело границ.
Поразительно, как это могут уживаться в человеке — спокойствие и антипатия...
Познакомились мы в шестьдесят третьем году. Это случилось так.
У меня была комната с отдельным входом. Окна выходили на помойку. Чуть ли не каждый вечер у меня собирались друзья.
Однажды я проснулся среди ночи. Увидел грязную посуду на столе и опрокинутое кресло. С тоской подумал о вчерашнем. Помню, трижды бегали за водкой. Кто-то высказался следующим образом:
«Пошли в Елисеевский! Туда — метров триста и обратно — примерно столько же...»
Я стал думать о завтраке в неубранной комнате.
Вдруг чувствую — я не один. На диване между холодильником и радиолой кто-то спит. Слышатся шорохи и вздохи. Я спросил:
— Вы кто?
— Допустим, Лена, — ответил неожиданно спокойный женский голос.
Я задумался. Имя Лена встречается не так уж часто. Среди наших знакомых преобладали Тамары и Ларисы. Я спросил:
— Каков ваш статус, Лена? Проще говоря, каков ваш социум эр актум?
Наступила пауза. Затем спокойный женский голос произнес:
— Меня забыл Гуревич...
Гуревич был моим знакомым по книжному рынку. Года два спустя его посадили.
— Как это забыл?
— Гуревич напился и вызвал такси...
Я стал что-то припоминать.
— На вас было коричневое платье?
— В общем, да. Зеленое. Его порвал Гуревич. А спала я в чьей-то гимнастерке.
— Это моя армейская гимнастерка. Так сказать — реликвия. Будете уходить — снимите.
— Здесь какой-то орден...
— Это, — говорю, — спортивный значок.
— Такой колючий... Спать не дал мне...
— Его, — говорю, — можно понять...
Наконец-то я вспомнил эту женщину. Худая, бледная, с монгольскими глазами.
К этому времени рассвело.
— Отвернитесь, — попросила Лена.
Я накрыл физиономию газетой. Тотчас же изменилась акустика. Барышня проследовала к двери. Судя по звуку — надев мои вельветовые шлепанцы.
Я выбрался из-под одеяла. День начинался странным и таинственным образом.
Затем неловкая толчея в передней. Полотенце вокруг моих не очень тонких бедер. Военная гимнастерка, не достигающая ее колен...
Мы не без труда разминулись. Я направился в душ. После душа в моей жизни наступает относительная ясность.
Выхожу через три минуты — кофе на