церкви…
— А я убежден, что социализм — законное дитя догматического христианства. Ведь христианство завладело всем миром. Иудаизм абсолютно ничем не владел. Мусульманство находилось на периферии. Ведь это же христианство сделалось всей сутью мира! Разве не так? И это догматическое христианство вообще враждебно Иисусу из Назарета.
— Фридрих, а правда, что «Новый мир» отклонил ваш «Псалом» из-за антихристианских тенденций?
— Я «Новому миру» никогда ничего не предлагал и не хочу с ним иметь дела. Он в свое время отказался публиковать «Зиму 53-го».
— Еще в те годы? Но ведь это ж другой журнал, с другим редактором.
— А я не хочу иметь с ним дела. Это то же самое. А Залыгин еще хуже, чем Твардовский и его окружение… Вы учтите, ведь мой «Дом с башенкой» опубликовал в «Юности» полусталинист — Полевой. А такие либералы, как Твардовский, — никогда бы не решились. Вот отрывок из стенограммы обсуждения «Зимы 53-го», почитайте, это еще нигде не опубликовано в России…
«А. Кондратович: — Это именно «угол зрения», а не широкий и объективный взгляд на жизнь. Автор настойчиво хочет испугать меня, и в этом я вижу преднамеренность, едва ли добрую, во всяком случае — надуманную. Написана повесть местами (особенно вначале) так усложнение с таким обилием рудничных терминов, что разобраться в этом нелегко. Патологичность характера главного героя несомненна, так же как некоторая болезненность авторского отражения этого характера. Но последнее, возможно, от моды.
Е. Герасимов: — Боюсь, что в данном случае Анна Самойловна (Берзер, сотрудник отдела прозы, рекомендовавшая повесть к публикации. — Ред.) ошиблась. Поведение героя повести кажется патологичным, и что хотел сказать автор — я не понял.
Б. Закс: — О печатании повести не может быть не только потому, что она — непроходима. Это еще не вызывает ни симпатии, ни сочувствий к авторскому видению мира. Шахта, на которой работают вольные люди, изображена куда страшнее, чем лагеря, труд представлен как проклятие; поведение героя — сплошная патология; повествование на редкость алогично, а обилие технических подробностей не помогает, а мешает понять что-либо. Талант автора сильно преувеличен в известных мне устных отзывах. Хотя, надо признаться, отдельные эпизоды написаны сильно. Если, как пишет А. Берзер, перед нами „произведение сложившегося талантливого писателя“, то — надо признать прямо — это талант больной и болезнь неизлечима. Другое дело, если повесть — произведение незрелого, неопределившегося писателя. Тогда это случай тяжелый, но не безнадежный».
— Мне кажется, Фридрих, что вы снова, как и 20 лет, назад, сознательно противопоставляете себя всем участникам нового общественного процесса — принимая на себя новый град мощных ударов со всех сторон…
— Вы понимаете, что сейчас происходит? Нет людей, которые могли бы сказать правду вопреки своим убеждениям… Практически нет. А если говорят правду — то говорят ее не художественно, а публицистически. Да, это правда некрепкая и неглубокая. Мне кажется, что в этой обстановке могут подняться только люди, находящиеся вне процесса, потому что процесс фальшивый… А что касается меня — то это не играет никакой роли. Что про меня будут говорить, кто будет… Если они не могут уничтожить книгу, то какое все остальное имеет значение? Материально я от них не завишу. Я сижу здесь. Я их достаю отсюда, они меня достать не могут. И что бы обо мне ни написали — это никак не может изменить мою жизнь…
Фридрих Горенштейн нервничал и смотрел на часы. Он опаздывал на какую-то важную встречу.
В ответ на мою просьбу дать что-нибудь для «Смены» из неопубликованного в Союзе Горенштейн, быстро порывшись на полках, протянул кипу листов, оказавшуюся повестью «Муха в капле чая».
— Смотрите, читайте… Не подойдет — отдайте в какой-нибудь журнал. Только не в «Новый мир»…
Повесть нам подошла, и со следующей недели наши читатели могут начать с ней знакомство.
А делать уточнение о том, все или не все взгляды уважаемого гостя мы разделяем, представляется излишним.
1.05.1991.
Коль гора не идет к Магомету…
«Я считаю, что театр не нуждается в зрителе. Как и другим высоким искусствам, театру предназначено больше, чем просто быть „приложенным“ к публике», — говорит гость «Смены», руководитель псковского театра «Школа драматического искусства», режиссер Анатолий Васильев.
Трудно решиться на подобную встречу и поставить под угрозу свято оберегаемый в душе миф. Но не легче и уйти от соблазна, когда его нежданно подкидывает судьба.
«Васильев — наиболее выдающийся представитель новой волны в русском театре» (западногерманская газета «Трау»).
«Роман-театр Анатолия Васильева — это будущее сцены» (Андрей Битов).
«Синдром Васильева — понятие нравственное» (Роберт Стуруа).
«Он битник по идеологии, характеру, образу жизни…» (Алла Гербер).
Классик современного театра, чьи спектакли покорили за последние несколько лет чуть ли не всю Европу, — всего один день в Ленинграде. И мгновенно встрепенулся в памяти целый шлейф легенд, связанных с именем Васильева. Спектакли-вехи, спектакли-события, будоражившие театральный мир, — «Взрослая дочь молодого человека», «Первый вариант „Вассы Железновой“», «Серсо», «Шесть персонажей в поисках автора». Памятные гастроли «Школы драматического искусства» в Ленинграде в позапрошлом году, километровые очереди к зданию театра на Фонтанке. Многочисленные восторженные рецензии, вести из зарубежья о триумфе театра Васильева. И недавнее появление его на телеэкране, в программе «Взгляд», как вскрик: не дайте театру погибнуть!
В общем-то, и не рассчитывал я на долгий разговор, и о феномене театра Васильева вести речь не собирался…
— Анатолий Александрович, с чем связан ваш приезд в Ленинград?
— Я приехал потому, что нужно как-то начинать подготовку своей картины, которую я буду снимать на киностудии «Ленфильм».
— В первый раз?
— В первый. История началась очень давно, лет восемь назад, когда мы с Виктором Славкиным хотели на «Мосфильме» снять «Серсо». Но вместо этого нам было предложено снять что-либо другое. Славкин нашел повесть Виталия Семина «Семеро в одном доме», сказал мне: Анатолий, он тоже ростовчанин, как и ты, может, что-нибудь придумаем! Два года мы писали сценарий, который назвали «Первая половина моей жизни». В восемьдесят третьем году его положили на полку и заморозили.
— По каким же, интересно, причинам?
— Причины?.. Зачем такой быт на экране, или сколько можно про таких людей рассказывать? Не знаю.
— В сценарии было такое, что могло напугать?
— Разве что обычная жизнь человека может напугать. Это же так страшно! Пролежал этот сценарий довольно долго. И вдруг года полтора назад — звонок с «Ленфильма»: Не хотели бы у нас поработать? Звонили из редакции третьего объединения, такой прекрасный человек по имени Люба Аркус. Она прочла мою