Читать интересную книгу Мы погибнем вчера - Ивакин Геннадьевич

Валера стащил маску. В окровавленном, когда-то белом, халате, опираясь на костыль, он присел на чурбан, вытянув раненую ногу.

– Жить будет. Бедренная не задета. Ты как?

– Цела, как ни странно…

– Понятно. Ты где его взяла?

– Мужики, Валер, подобрали где-то…

– А Ритка?

– Там осталась.

– В каком смысле?

Маринка не успела ответить.

– Осколочное в живот. Валерий Владимирович, вы готовы? – втащили следующего.

– Отнесите пацана. Марин, побудь рядом, пока не уснет. И живо назад. Рук не хватает…

Ванька хныкал даже сквозь сон. Когда, наконец, он перестал ворочаться – Марина вернулась обратно в операционную палатку.

И только она вошла внутрь, вдохнув спертый воздух, где запаха крови и гноя было больше, чем кислорода, рядом разорвался снаряд. Осколки глухо застучали по деревьям, срывая ветви наземь.

– Кипятка! – дала Марине пустое ведро старшая сестра.

Маринка выскочила на улицу. И увидела как три немецких танка ползут к палаткам. А за ними немцы в проклятых серо-зеленых мундирах. С закатанными рукавами.

Она уронила ведро и заскочила в палатку:

– Немцы!

– Еще скрепку, – буднично ответил Валера. – Ваньку в лес тащи.

– Что?

– БЕГОМ! – рявкнул на нее Валера. – Ваньку в руки и бегом!

Она выскочила из операционной.

Немцы были уже рядом.

– Мамочки! – Маринка взвизгнула и побежала туда, где оставила мальчишку.

Споткнувшись о растяжку палатки, она оглянулась. Головной танк переехал одну из палаток с ранеными.

Грохот. Взрывы. Огненные всплески. Люди, бегающие между всполохами. Падающие под огнем автоматов.

Зарычав как-то по-звериному, она на четвереньках быстро поползла к Ванютке. Ухнула танковое орудие. Где-то слева фукнул теплой волной снаряд.

Пожилой санитар, оттащивший Ванюшку из операционной, махнул Маринке рукой:

– Сюда! Сюда беги!

Она опять взвизгнула и под пулями, свистевшими вокруг, почти прыгнула в канаву, где лежали Ванечка и боец с винтовкой.

– Доча, ты беги с ним. Я прикрою…

Осколком ему срезало полголовы и теплой кровью плеснуло на телогрейку уснувшему в этом грохоте Ване.

'Горячий какой…' – подумала она, взяв мальчишку на руки. И побежала в лес.

Споткнувшись о корень, она упала, чудом вывернувшись, как кошка, чтобы не зашибить парнишку. И уронила его на себя.

Он приоткрыл измученные глазенки и пробормотал:

– Мама…

И снова закрыл глаза.

Она попыталась встать, но споткнулась о какую-то железку.

Кто-то дернул ее за штанину:

– Олег!! Ты?

– Я… Что с пацаном? Как мужики?

– Ранен. Живы.

– Как вы там говорили?

– Что?

– Оке… Океюшки?

– Олег…

– Беги!

Таругин, тяжело дыша, приспособился к пулемету. Вовремя его вынесли подышать. Ой, вовремя. Положили, так сказать, на травку отдохнуть… Пулеметчика из взвода охраны накрыло сразу. Только что с ним курили. В кулак. Чтобы врач не видел…

Два диска, а ты, Олег, один. А немцев считать не будем.

Суки!

Идут и стреляют по палаткам. Терпи… Терпи, Олег, зубы сожми, а терпи. Пусть Маринка с мальцом дальше уйдут. Мужики – кто там сейчас умирает – простите!

Ух ты! Валерка то еще жив! Выскочил из операционной!

Валерка, шатаясь от усталости и боли, заканчивал операцию, когда в палатку заскочил немец и крикнул:

– Halt! Hende hoh!

Валерка, не глядя, махнул скальпелем и попал, аккурат, по глазам гитлеровца.

Тот вскрикнул, заваливаясь на пол.

– Ножницы… Готово. – Он отстригнул суровую нить, завязал узел рядом с кровавым швом, и про себя отметил: 'Смотреть в первую очередь'

А потом снял повязку и, опершись на костыль, подхватил автомат зажавшего лицо и воющего от ужаса и боли немца.

В первого пробегавшего мимо фрица он выстрелил еще из тамбура палатки:

– Как вы мне надоели все… – проворчал он. И успел выстрелить еще в одного, стоявшего на фоне сгорающего отделения лежачих. Улыбающегося под их нечеловеческие крики.

Танк рывком продернул несколько метров, размазывая то, что секунду назад было человеком.

Таругин зажмурился.

Немецкий танк крутанулся по Валерке и снес своей тушей операционную.

Кровь потекла из прикушенной губы.

Терпи, тварь! Терпи!

'Пусть девка с мальцом уйдут подальше… Да что ж так спина-то болит… Вдохнуть не можно… Не могу больше!'

Короткая очередь сняла пробегающего между сгорающих палаток немца. А потом еще одного. Того, в черной форме, который высунулся из башни чертового 'Т-IV'.

Танк стал разворачиваться.

Олег дал длинную очередь, стараясь попасть по щелям.

Пули высверкнули искрами по крупповской броне.

'Все! Конец!' – зажмурился Таругин

Раздался взрыв…

У танка слетела башня. Немцы заорали, лихорадочно паля куда-то.

Теряя сознание, Олег увидел как мимо бегут бойцы с трехлинейками. Он крикнул им:

– Мужики!

Но, среди грохота боя, его шепот потерялся в лязгании траков десятка 'тридцатьчетверок' и одного 'КВ'.

Мужики бежали мимо лежащей в кустах Маринки, накрывшей собой Ванюшку.

Она открыла глаза и встала на колени.

– Мужики!

Потом, напрягшись изо всех оставшихся сил, попыталась поднять Ваню.

Он вдруг открыл глаза и сказал тихим голосом, перекрывшим звуки боя

– Мама, я сам…

Маринка пригладила ему вихры и улыбнулась.

В спину ей толкнуло чем-то горячим. Она не поняла, чем. Просто голова закружилась, мир завертелся черной воронкой, и все закончилось.

Стрельнувшего не глядя фрица, положил в русскую землю Таругин. А после потерял сознание.

А Ваня вздохнул. Мальчик, привычный к смерти в восемь лет. Он встал на здоровое колено.

А мимо бежали бойцы.

Один за другим. Некоторые с автоматами, некоторые с пулеметами. Большинство с винтовками. Пролязгал мимо один танк. Другой. Третий…

Ваня погладил Марину по руке и привстал. Сначала на колено здоровой ноги. Потом с трудом распрямился. Встал. Заковылял к дороге. Один из бойцов, пробегавших мимо остановился. Сунул мальчишке сухарь и побежал дальше. На запад. На Берлин.

Война для Ваньки закончилась.

А жизнь еще только начиналась.

Ему многое надо было сделать. Восстановить Днепрогэс. Засеять целину. Снять 'Летят журавли'. Построить БАМ. Слетать в космос…

И разрушить церкви. Растить кукурузу. Написать 'Ледокол'. Устроить Новочеркасск. Взорвать Семипалатинск…

Ему многое надо сделать.

Это его будущее. И только он вправе решать – что с ним сделать.

А мы, твои дети, Иванко, будем расти в твоем будущем. И мечтать исправить прошлое. Забывая, что будущее начинается сегодня. А, заодно, просрем то, что есть в настоящем.

…– Капитан Сипачев, ваши документы! – козырнул черноглазый брюнет с комендантской повязкой на рукаве.

Старшина протянул ему солдатскую книжку и увольнительную.

– Куда направляемся?

– До рейхстага хочу дойти, поглядеть, так сказать, на логово фашистского зверя, товарищ капитан.

Капитан с седыми висками, двумя красными нашивками и орденской планкой отдал книжку обратно и козырнул в ответ:

– По этой улице не ходите. Там еще разминирование не закончилось. Лучше в обход вот тут, товарищ старшина.

Капитан с уважением посмотрел на награды старшины, слегка зацепившись взглядом за два георгиевских креста. И за золотую нашивку – тяжелое ранение.

Старшина Богатырев зашагал туда, куда показал начальник патруля.

Чуть дальше, ну что ж… Война уже закончилась. Спешить больше некуда. Шестнадцатое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Война закончилась уже как неделю.

Ровно три года прошло…

…Дед тогда очнулся, сброшенный на груду кирпичей взрывом, только под вечер.

Уже темнело.

На улице переговаривались в полголоса какие-то мужики.

Он перевалился через дыру в стене, свалившись на землю кулем.

– Смотри-ка… Живой!

Наши подошли, как позже выяснилось, часа через два. Уже после того, как фашисты раздавили танками госпиталь и штаб полка. Дед так и не узнал, что Валера, превозмогая боль в ноге, оперировал до последнего. Что на крик немца, ворвавшегося в операционную палатку доктор полоснул фрица скальпелем по глазам и был, почти тут же, раздавлен танком. Что Маринка упала под очередью пробегавшего мимо автоматчика. Что Таругин тогда чудом остался в живых. А погиб через два года, сгорев в 'тридцатьчетверке', освобождая свой родной город – жемчужину у моря.

А все-таки выбили фашистов с той высоты. Со всех высот мы их выбили…

За тот бой Богатырева наградили медалью 'За отвагу'. Жаль, фотографии не попали в печать. А кто его знает – почему? Может быть потому, что та незнаменитая операция так и закончилась – ничем?

А потом был госпиталь, снова фронт, снова госпиталь, еще награды…