Читать интересную книгу Записки уцелевшего (Часть 2) - Сергей Голицын

Мои поездки на шлюз № 5 участились, иногда приходилось там ночевать в зоне в отдельном бараке. Очень не хотелось оставлять Клавдию одну, но прецизионное нивелирование требовалось проводить на рассвете, когда воздух бывал особенно чистым. Случалось, мы не виделись по два-три дня.

Решил, я переселиться в пристанционный поселок Икша, заживем там вдвоем. Начал искать. В иных домиках, узнав, что у нас ребенок, отказывали, наконец я нашел подходящее жилье, но сразу возникло препятствие.

Не знаю, какие бюрократы отнесли станцию Икша и ее ближайшие окрестности к Рогачевскому району. До Дмитрова было рукой подать по железной дороге, а до Рогачева приходилось тридцать километров топать пешком. А тогда без прописки разрешалось останавливаться только на сутки, иначе штрафовали. Милиция тщательно следила, бывало, по ночам в дома вламывалась, пугала жильцов.

Идти в Рогачево меня с работы не отпускали, беременная Клавдия пешком такое расстояние не могла преодолеть, а хозяйке квартиры было за семьдесят лет. Так и не пришлось переселяться на Икшу. Вот какие тогда существовали паспортные строгости, не то что теперь, когда чуть ли не третья часть граждан живет не там, где прописана...

Чтобы еще больше усилить темпы строительства, был издан приказ: вольнонаемных из зоны шлюза № 5 не выпускать. И оставались мы на манер зеков. Спасибо Угинчусу - дня через три он меня вызволил, а иные вольнонаемные так и куковали вдали от своих жен и детей до окончания строительства.

Однажды зеки залезли к нам в барак, украли у двоих пиджаки и брюки, у меня кожаную куртку, которую я приобрел еще в Горной Шории. И в Дмитрове, когда мы уезжали на сутки в Москву, однажды нас ограбили. Но тех воров, одетых в мои брюки и пиджаки и в костюмы еще двух ограбленных, поймали на Дмитровском вокзале. Грабили в Дмитрове часто. Зеки убегали, но им надо было доставать гражданскую одежду и документы. Случались и убийства. Мы ходили по ночам с опаской.

Наступила осень. Я все продолжал ездить на шлюз № 5, однажды вернулся, а у Клавдии начались схватки. Отвел ее в Дмитровский родильный дом, а сам пошел вечером на работу. Неожиданно меня вызвал Угинчус, начал расспрашивать о моей жизни, спросил, сколько у меня детей. Я ответил:

- Не знаю.

Угинчус поглядел на меня с удивлением. Я ему объяснил, что только что отвел жену в родильный дом. И он мне объяснил, почему меня расспрашивает,хочет из техников перевести в старшие техники. Так в день прибавки зарплаты на сто рублей произошло прибавление моего семейства. У меня родился второй сын, назвали его Михаилом в честь обоих дедушек. Он родился 8 сентября 1936 года.

Когда Клавдия вышла из больницы, всем семейством отправились мы в Москву крестить младенца. Остановились, как всегда, у ее родителей. Храм Василия Кесарийского на Тверской-Ямской, где полтора года тому назад крестили Гогу, был разрушен, самым ближним являлся Храм Рождества Христова в Палашах XVII века. Он стоял на горке на углу Большого Палашовского переулка и был очень красив - пятиглавый с кокошниками. Теперь на его месте школа. Крестили Мишу мой тесть Михаил Васильевич и моя сестра Соня. Крестили потихоньку - власти преследовали тех, кто крестил.

7.

1937 год известен под названием ежовщины. Сейчас широко распространено мнение, что этот год был самым страшным за всю историю нашей страны.

Неверно! Для крестьянства самым страшным годом являлся 1929-й, когда рушились в деревне вековые устои, когда миллионы невинных арестовывали, раскулачивали, ссылали. Очень был страшен для деревни 1932 год, год закона от седьмого-восьмого. Бывших людей арестовывали с первых лет революции, вредителей - с 1926 года, партийцев - после убийства Кирова. Страшен был лозунг, придуманный Горьким: "Если враг не сдается, его уничтожают". Еще страшнее была выдумка Сталина о нарастании с каждым годом классовой борьбы.

Аресты шли волнами: когда чаще арестовывали, когда волна вроде бы временно затухала. Наша семья жила в страхе с начала революции, в семью Бавыкиных страх пришел в 1936 году.

При Ягоде заключенных зачастую освобождали благодаря хлопотам "ручных" коммунистов, какие покровительствовали отдельным семьям. Многим помогал Енукидзе, очень энергично действовала Пешкова. При Ежове никакие хлопоты не выручали. Политический Красный Крест был закрыт, Винавер и другие его сотрудники были арестованы, но на саму Пешкову Ежов посягнуть не посмел. Она осталась без дела, не знала, где применить свою неистощимую энергию.

Для бывших людей 1937 год казался годом затишья, относительного, конечно. Слишком многих сослали и посадили раньше. Надвинулась новая волна. Всех тех, кто был сослан, а также освобожден по окончании сроков, теперь сажали вторично.

О страшных судьбах попавших в лагеря своих ближайших родственников говорю в приложении.

В страхе жили все Бавыкины. Для них это чувство являлось и неожиданным, и непривычным. Началось с ареста Сергея Давыдовича Голочевского, был арестован тот самый их знакомый, который в свое время сказал Клавдии, что достаточно его звонка - и ее жених исчезнет. Бавыкины дружили с семейством Томленовых, чей отец служил железнодорожником вместе с моим тестем Михаилом Васильевичем. Был арестован старший из сыновей Томленовых - зам наркома путей сообщения, ближайший соратник Кагановича, а его брат, сестры и зятья до самой войны с страхе тряслись по ночам, но беда их миновала. Был арестован сын приятеля моего тестя полковник Полковников, занимавший должность профессора Бронетанковой академии. Муж старшей сестры Клавдии Полины, известный авиаконструктор Можаровский, тоже трясся по ночам, сотрудники других авиаконструкторских бюро сидели, сам Туполев сидел, значит, и до его бюро доберутся. Нет, не добрались, он продолжал успешно трудиться над вооружением самолетов, получил орден Красной Звезды.

В страхе жили и все мои родсвенники, но пока нас не трогали. На Канале изредка арестовывали то одного, то другого из вольнонаемных служащих.

В страхе жил и я.

Однажды Клавдия меня разбудила среди ночи.

- Вставай, вставай, стучат! - шептала она.

Я вскочил и тоже услышал стук в ворота. Еще, еще... Пока оделся, пока сунул ноги в валенки и накинул полушубок, все стучали, потом стук прекратился. Я оглядел две темные головки спящих сыновей, подумал: "В последний раз их вижу",- вышел во двор, спросил:

- Кто тут?- Молчание. Вторично спросил:- Кто тут?- Опять молчание. Открыл калитку. Никого не было. Следы заворачивали от калитки вокруг дома по снежной целине... Кто стучал? Почему ушел? Так я и не узнал...

8.

Строительство канала к весне 1937 года заканчивалось. Каждое сооружение выходило очень красивым, в оригинальном, изящном стиле. Шлюзы, насосные станции, многие малые постройки проектировали архитекторы высокого класса, бывшие заключенные, а также никогда не сидевшие молодые специалисты. О талантливых зодчих, создавших эти прекрасные сооружения, мало что известно. Самым оригинальным был шлюз № 3 у самой станции Яхрома с позолоченными каравеллами Колумба на верхах всех четырех башен.

Почему неизвестны их фамилии?

Главным архитектором Канала был молодой, слывший очень симпатичным, но с апломбом специалист Фридлянд; он являлся зятем ни более ни менее, как самого Ягоды, был женат на его дочери. Наверное, когда его тестя с должности наркома внутренних дел перевели в наркомы связи, зятев апломб несколько сник, когда же Ягоду посадили, незадачливый зять весь почернел. А однажды сотрудники архитектурного отдела утром явились на работу и увидели двери в кабинет начальника распахнутыми настежь, множество бумаг валялось на полу. А на следующий день был вывешен краткий приказ начальника строительства, что должность главного архитектора Канала упраздняется, а его обязанности должен исполнять начальник отдела Перлин. И все.

А потом поползла цепочка.

При Фридлянде начальником архитектурного отдела был Петр Дмитриевич Козырев. Высокий, красивый, с лысиной, с большими, всегда вдохновенными светлыми глазами, он зачастил к нам, разговаривал подолгу с братом Владимиром и его женой Еленой, приводил молодого талантливого архитектора Янжула, внука академика. Козырева называли душой архитектурного отдела, ни один проект не проходил мимо него. Вот почему при всем разнообразии сооружений Канала в них чувствовался единый замысел, единый архитектурный стиль. И творцом этого стиля в первую очередь был Козырев.

В другую эпоху, в других условиях он стал бы одним из ведущих архитекторов страны. Но его арестовали, и он исчез, вслед за ним посадили чуть ли не половину сотрудников отдела. А выскочка Перлин, наоборот, пошел в гору, получил орден Ленина, его называли предателем, возведшим напраслину на своих сослуживцев.

Секретарем у Козырева была наша четвероюродная сестра Екатерина Владимировна Давыдова по прозвищу Катя Красивая. Когда она шла по улицам высокая, тонкая, с крупными чертами лица,- на нее все оглядывались. А жизнь ее сложилась трагически. Еще в конце двадцатых годов был расстрелян ее жених, потом она вышла замуж за инженера Загряжского Андрея Анатольевича, его посадили. На Канале он работал заключенным, был освобожден в самом конце строительства. Но недолго супруги наслаждались, арестовали Катю, и она исчезла. А сам Загряжский был замечен как выдающийся специалист, его назначили главным инженером Рыбинского гидроузла. И еще он был поэт, втайне писал стихи, свидетельствую - высокоталантливые. Но его вторая жена, когда уже после войны над мужем сгустились тучи, сожгла тетради стихов, кое у кого их копии и сейчас сберегаются.