Читать интересную книгу История его слуги - Эдуард Лимонов

Я показал ей, господа, все, что я мог, возбужденный ее чарующим бесстыдством. Надеюсь, она до сих пор считает, что со слугой куда интереснее ебаться, чем с представителями ее класса, если она что-то в этом понимает, ведь могло оказаться, что любопытства у нее больше, чем желания, что у нее куда более испорченное воображение, чем развитая сексуальность. Не знаю, если у нее не было развитой сексуальности уже, значит, она искусно притворялась. Она подвывала тихо и нежно, хуй мой все переворачивал и размешивал там внутри ее интеллигентной пухлой дырочки, все ее заветные глубины. Я чувствовал свой хуй так тяжело налитым кровью, что, казалось, он сейчас расползется вдруг с головки, как перезрелый банан, так он был у меня напряжен. Есть восхитительное чувство предела, и когда я жестоко натягивал ее, отъевшуюся на капиталистических папа-маминых хлебах попку на себя, надвигая ее на мой хуй, я чувствовал — это все, предел жизни — ее самое крайнее выражение — вот это белое горячее мясо, до отказа надвинутое на мой член, обнимающее собой каждый миллиметр моего хуя.

Я ебал ее и ебал, я не сомневался, что я в нее кончу, я бы и убил ее, наверное, если бы таким способом мог достичь оргазма. Мне нужно было швырнуть свое семя далеко-далеко туда ей в ее слизистую глубину, в маленькие ее розовые складочки где-то там, у самого, быть может, ее сердца, но я хотел довести себя до состояния, когда я уже буду не в силах терпеть, чтобы мой хуй весь как бы взорвался в ней.

Я так кончил в нее, что мне показалось: несмотря на несомненно принимаемые интеллигентной юной блядью лучшие в мире, самые современные таблетки от беременности, или что там еще последним изобретено в этой области, мне показалось тогда, что моя сперма прошибет все эти преграды и она родит от меня. Коня ли, кентавра, но уж точно что-то копытное и горделивое.

Мы некоторое время простояли склеенные там, тяжело дыша, я думал, что свалюсь на пол, силы внезапно меня покинули, дико вдруг заболели ноги, мышцы ног, их как бы стянуло судорогой. Белые джинсы мои я и она втоптали в пол, почти растоптали, они смутно белели на полу…

Кое-как мы разлепились, она сползла с детского столика и перекатилась к стене, прислонилась к ней. Мы нащупали друг друга в темноте, протянули руки друг к другу, дотянулись и поцеловались в губы, в первый раз за все время, и стояли обнявшись, все еще тяжело дыша, уже близкие люди, я и она. Она мне несказанно нравилась, эта отчаянная девочка, еще как нравилась.

Она задвигалась первой. «Подымайся к себе в комнату! — сказала она хрипло. — Я сейчас приду». И тут же, отвечая на мой непроизнесенный вопрос «Куда ты?», добавила: «Мне нужно забрать мои вещи в кухне, я бы не хотела, чтобы ребята узнали, что я здесь». И она, грациозно подобрав свои трусики, вышла из темноты в еще большую темноту. Я втиснулся на ощупь в элевейтор.

Я даже не спросил ее, а знает ли она дорогу на кухню из бейсмента. Наверное, она знала.

Я прождал ее ровно десять минут, господа, и когда она не пришла, я спустился вниз, хотя откровенно говоря, вовсе не надеялся ее там найти. Все было ясно — меня выебали и бросили. Использовали, как слугу, и бросили.

* * *

Естественно, там ее не было, в кухне, еще чего. Я было начал заглядывать в комнаты, зашел в ТВ-рум, там спали на полу какие-то ребята, но потом прекратил это бесполезное занятие, налил себе вермута, бросил туда пару кусков льда и пошел к себе наверх. Я сел за свой стол, старый Линдин, я его приволок из бейсмента еще в первые дни, после того, как вычистил комнату от остатков Дженни, слуге, конечно, стол не нужен, писателю же необходим, с тех самых пор стол стоит возле окна. Я поднял штору, сел за стол и стал глядеть в окно. В саду начинало светать, занималась апрельская розовая зорька, видна была оконечность острова Рузвельта впереди и дальше виден был маячок на скале и открытое туманное водное пространство.

«Хорошо, — думал я, — я тоже получил удовольствие, если уж на то пошло, еще и какое!» Но как я себя ни убеждал, что мое удовольствие было, во всяком случае, не меньше ее удовольствия, мне эта арифметика не помогала, мне было грустно. Уже одно то, что она оказалась способна на такое приключение, смелая молоденькая блядь, делало ее для меня бесповоротно привлекательной. Причем во время акта она была пассивна как только возможно — отдавалась, одевалась, пятилась на мой хуй. «Как раз моя девочка… — думал я свою грустную думу, — ни одного ведь лишнего движения не сделала за все время, все как нужно, как чувствуется. Потерять такой экземпляр! Эх!»

Кое-как я уснул, натянув на глаза желтый свой пуховик, наш желтый пуховик, тревожным уснул сном.

* * *

Наутро, естественно, оказалось, что дом весь поставлен кверху дном. Впрочем, приглядевшись, особо серьезных повреждений я не обнаружил, кроме одного. Какой-то мудак попытался потушить свою сигарету о наш ТВ-проекционный экран, пятно длинное и гадкое зияло посередине экрана. «Об этом придется доложить Нэнси, что делать, но позже, в понедельник, когда появится Линда», — подумал я. Я же был занят в то утро проблемой куда более важной для меня — как выведать у Генри, кто эта юная особа, ее имя, и что она делает, и может быть, где она живет. Она была мне нужна, именно она.

Я спросил Генри, улучив момент, как бы между прочим, кто такая была девушка в черном платье с оголенными руками, очень красивая и взрослая, та, что сидела рядом со мной в ливинг-рум, курила гашиш? Не мог же я сказать — которую я ебал в бейсменте. Генри спросил: «А кого ты именно имеешь в виду, Эдвард? Насколько я помню, несколько девушек были в черных платьях». Я стал ему объяснять, но мы запутались, потому что он, как и следовало ожидать, не помнил, кто сидел со мной рядом, когда я курил гашиш. Когда же я напомнил, как он встретил эту девушку, раскрыв объятья и сбегая с лестницы, Генри как будто бы начал что-то припоминать, во всяком случае, его лицо выглядело припоминающим лицом. «Рене?» — спросил он и поглядел на меня снисходительно, как мне показалось. «Та, что ушла с Грегори?» Я сказал, что я не знаю, кто такой Грегори. Генри этот разговор явно начал надоедать, но, как воспитанный мальчик, он терпеливо объяснил мне, что Грегори — младший брат сенатора от штата Икс. «Он пришел позже всех, — сказал Генри, — высокий блондин в белом пиджаке».

Впервые в моей жизни я ничего не мог сделать, был бессилен распутать эту историю. Если моя незнакомка — Рене, и она ушла с парнем в белом пиджаке, а Генри утверждает, что видел, как они уходили, следовательно, произошло это до того, как я уложил Генри в постель. Но если она ушла, то как она оказалась у меня в комнате через час или даже два после того, как она ушла? Поразмыслив, я, однако, понял, что она могла свободно вернуться, и даже вернуться незамеченной. Дверь-то ведь была открыта, я сам, закрывая ее, нажал на кнопку. Знаете, в замках есть две специальные кнопки-предохранителя, одну нажмешь, и замок в нормальном режиме, нажав другую, возможно после этого открыть дверь снаружи, следует только повернуть ручку двери. И тогда и сейчас вечно торопящийся Гэтсби, выбегая проводить своих гостей, нажимает именно на эту кнопку. Ему лень вынуть ключ из кармана, я его понимаю, но он почти всегда забывает вернуть замок на нормальный режим, утром часто оказывается, что мы так и спали всю ночь с открытой дверью. Любой прохожий, которому придет в голову повернуть ручку двери с улицы, может спокойно войти в дом.

Я еще повоевал некоторое время против судьбы, я попытался достать «ее» телефон у Генри, разумеется, не спрашивая его об этом, я стащил у него из кармана пиджака записную книжку. Это было легко сделать — Генри еще более рассеян, чем Гэтсби, я спустился с книжкой в бейсмент, в мое укрытие, и после долгих поисков, в книжке у него царил необычайный хаос, фамилии и имена и цифры наплывали друг на друга, все же обнаружил имя Рене и ее телефон, адреса не было. Я уже сомневался, что меня выебла и бросила именно Рене, может, другая девочка? В конце концов, я был очень stoned и пьяный, и везде, где мы с ней находились, была кромешная тьма. Единственное место, где я видел ее «на свету» — в элевейторе, если считать светом черную оргиевскую лампу. И за ту, наверное, минуту, вряд ли мы провели в элевейторе больше времени, я не рассмотрел незнакомку. Очки-то свои я оставил в комнате, да и занят я был другим — своим хуем и желанием, по-моему, целовал ее в шею.

Я позвонил Рене, и было занято, господа, у нее. Сердце мое убыстрение забилось, бедное мое сумасшедшее сердце. Я стал спешно придумывать, что я ей скажу. Не мог же я ей вдруг объявить: «Ну что, авантюристка, почему ты сбежала?» или «Ну что, молодая блядь?» Я позвонил еще через некоторое время, но на сей раз никто не отозвался. Я позвонил еще вечером, и тоже безрезультатно. Постепенно у меня накапливаются свои счеты с телефонными аппаратами. Я все больше и больше их ненавижу. На следующий день утром на мой звонок ответила служанка. Она вначале спросила мое имя и кто я. Я соврал, что я приятель Рене, голос у меня очень молодой, мне все это говорят. «Рене уехала с родителями в Европу, вернется только в октябре». И служанка назвала городок, кажется, на юге Франции.