У Олега при одном упоминании Политехнического института начинались судороги. Однако он был мальчик умный и понимал, что за два года, оставшиеся до окончания гимназии, всякое может произойти, глядишь, они с любящей маменькой и переупрямят упрямца-папеньку. Как в той сказке: или шах умрет, или ишак заговорит. При этом Олег прекрасно понимал, что никуда его не примут, даже на желанный исторический факультет университета, если в аттестате по физике и математике будут тройки. Он готов был заниматься, зубрить!
Приятель посоветовал Шатиловым бывшего репетитора своих подросших сыновей. Мальчики блестяще сдали экзамены благодаря этому студенту выпускного курса Политехнического института. «У него и самого блестящие знания, при том приятные манеры, хоть он из бедных мещан. В разговоре ловок. У нас жил как член семьи… Да, молодой человек очень недостаточен, хорошо бы его взять со столом и жильем, тогда и плата за уроки будет куда меньше, совершенно символическая. А он вам заодно и Танюшку подтянет, она ведь тоже не сильна в точных науках?» – говорил приятель.
Конечно, лучшей рекомендацией для Никиты Ильича было то, что Лаврентий оказался одним из светил своего выпускного курса. Пожелали увидеть. Думали, заявится увалень с Охты, а пришел – весь точеный, черный, похожий на итальянца, вернее, испанца, потому что у итальянцев глаза томные, голубиные, а у этого были узкие, острые – ножи, а не глаза. Так и резал ими!
Хосе, Эскамильо, Дон Жуан… Нет, скорее статуя Командора, потому что будущий репетитор оказался очень молчалив.
Лаврентий Кораблев (никаких Лавриков или Лариков новый домашний учитель не признавал, только полное имя, желательно с отчеством – Лаврентьевич, но Шатиловы языка ломать не пожелали, звали только по имени) держался и впрямь прилично, за столом вилки с ножом не путал, хлеб на скатерть не крошил, из ложки не «сарбал». Что еще нужно от домашнего учителя? А главное, с Олегом в считаное время произошла сущая метаморфоза: пятерки стал приносить одну за одной вместо прежних, с трудом натянутых троек! Никита резко подобрел…
Лидия так радовалась за сына, что перестала обращать внимание на дочь. Не вдруг заметила, как изменилась Танечка, словно бы за какую-то неделю из сонного подростка превратилась в нервную девушку. Впрочем, Лидия всегда была занята прежде всего собой, а потом уж детьми.
– Что-то наша Татьяна Никитична не в меру заневестилась, – словно между прочим сказала Таисия, личная хозяйкина горничная.
– Да? Не заметила, – зевнула Лидия.
– А вы приглядитесь.
Наутро она пригляделась – да и ахнула. Ого! Откуда что взялось… Бюст оформился, попка торчком, завлекательная такая попка, совершенно по пословице: тугая девка – что горох при дороге, не хочешь, а щипнешь… Глазки Танечки, раньше детские, доверчивые, теперь смотрели словно бы не на мир, а внутрь себя. Ох, как знала, как помнила Лидия этот потайной, не девчоночий и уже даже не девичий, а совершенно женский взгляд… Они с сестрой некогда так смотреть начали одновременно и по одному и тому же поводу. Они влюбились, к тому же в одного и того же человека…
Так это что получается? Танька, маленькая Танечка тоже влюбилась?! В кого, интересно?
– Ну в кого же еще, как не в Лаврентия этого… – подсказала Таисия.
На Лидию Лаврентий производил странное впечатление. Он ее чем-то раздражал, только непонятно чем. А впрочем, репетитор, мальчишка, больно надо думать о нем! И вот извольте видеть…
Лидия никогда не хотела забивать голову неприятностями (а внезапная любовь дочери к домашнему учителю была, конечно, неприятностью), предпочитала до поры до времени прятать голову под крыло или вовсе в землю, как тот страус голенастый и голоногий, которого она видела когда-то на страницах учебника по естественной истории… Она даже не вслушивалась в Таисьину воркотню, отмахивалась: «Да ладно, это детская блажь, как пришло, так и уйдет. Как корь, ветрянка» – и бог весть, до чего доотмахивалась бы, до чего допряталась, когда б не зашла однажды в комнату дочери в поисках затерявшейся любимой парижской головной щетки. Танька с некоторых пор начала шариться на мамочкином изобильном туалетном столике и, словно маленькая сорока, утаскивала понравившиеся вещички к себе. Щетку Лидия нашла, конечно, сразу. Ворча, принялась выбирать из нее тонкие, вьющиеся, пепельные Танькины волоски, но нечаянно уронила, и щетка с разгону въехала под кровать. Лидия нагнулась за ней, приподняла край узорного покрывала… да и ахнула: под кроватью стояли стопами какие-то тоненькие белые книжки. Что-то вроде брошюрок общества «Знание», только ни к какому обществу «Знание» они отношения не имели. Сплошь книги Ильина да Ульянова, в скобках – Ленина. Лидия отлично знала, что все трое этих господ на самом деле – одно и то же весьма опасное, растленное, крамольное лицо. На названия она даже не посмотрела, достало увидеть фамилию автора. Запрещенная литература! Марксизм в доме! И где? Под девичьей кроватью! Под кроватью дочери!
«Танька ничего не знает! – мелькнула паническая мысль. – Да, да, она представления о мерзких книжонках не имеет. Наверное, Катерина сюда этого ужаса натащила…»
Катерина была горничная, которая убирала в детских комнатах. Смазливая, чрезмерно вострая деваха. Точно, она виновата! Танька сколько раз со смехом рассказывала, что Катерина, по утрам стаскивая с нее одеяло, говорит не: «Просыпайтесь, барышня, в гимназию опоздаете» – или что-то в таком роде, а бормочет: «Вставай, подымайся, рабочий народ!» Танька над ее словами только хохотала, Лидия тоже – некое безобидное фрондерство повсеместно было в моде. Но склад антиправительственного, гнусного чтива под кроватью ребенка… Катька связалась с политическими оборванцами и, пользуясь попустительством хозяев, нанесла запрещенных книжек в дом. А если обыск?! Вдруг кто-то из слуг их видел? Слуги – враги, донесут…
У Лидии мигом стали белые от ярости глаза (с самого детства она была необычайно, до потери разума вспыльчива). Она побежала, путаясь в юбках и размахивая щеткой, и буквально через пять шагов столкнулась в коридоре с Катей. Налетела на нее коршуном, принялась колотить щеткой по чем попало, зеркальце с задней сторонки вылетело, разбилось, ручка отломилась.
Катерина вяло, изумленно защищалась, причитала бестолково:
– Что вы, барыня? Да барыня же, вы что? Зеркало разбилось, к несчастью!
– К несчастью? – взвизгнула Лидия. – А оно уже случилось, несчастье! Для тебя! Мигом собирайся, и чтоб духу твоего в доме не было!
Катерина побледнела, опустила руки, лицо стало злым:
– А, понятно. Нашли, значит?