Глава восьмая,
из которой читатель узнает много нового о лесовиках и отношении к ним в Прилужанах и сопредельных княжествах, знакомится с особенностями охоты волчьих стай, поражается вместе с героями необычному поведению хищников, сопереживает попавшим в беде и радуется чудесному спасению.
По первому снегу кони бежали резво. И не подумаешь никогда, что заморены долгой дорогой от самого Искороста. Играли, взбрыкивали, тянулись губами к белому пуху. Не зря знающие люди говорят — в начале зимы даже старый одр жеребенком становится.
Высоконогий вороной жеребец под паном Войцеком Шпарой задавал скорость. Шел размашистой рысью. Не конь — картинка. Просто заглядение. Мощный круп, длинная наклонная лопатка, тонкие бабки. А когда Меченый подбирал повод, заставляя жеребца сгибать шею калачом, то под блестящей шерстью вздувались тугие канаты мускулов.
Буланый конь пана Юржика, похоже, завидовал скакуну Шпары. Косил глазом, прижимал уши и все норовил ухватить его зубами.
Серый мерин вполне устраивал Ендрека спокойным нравом и мягкой, но резвой рысью. За время долгой дороги студиозус уже привык к нему, как к родному. Даже позволял себе расслабиться в седле, опереться на заднюю луку и прикрыть глаза. Надежный конь не подведет. Не скинет и в кусты не утащит.
Хуже всех приходилось светло-гнедому, на которого взгромоздился Лекса. Он даже взбрыкивал как-то нехотя, вроде как за компанию, а вовсе не по зову сердца. Еще бы! С такой тяжестью на хребте!
Пономарь Лодзейко показал себя отвратительным наездником. Трясся в седле, понуждая пана Юржика ежевечерне проверять холку мышастого, дабы не пропустить то и дело возникающие наминки. Хорошо, что Ендрек наделал мази еще не доезжая до Козлиничей. Сменял в полунищем застянке вконец охромевшего вьючного коня на мед и желтый воск, наколупал с еловых стволов прозрачной смолы-живицы, после нагрел составные части на костре и тщательно вымесил. Снадобье получилось воистину чудодейственное — даже пан Войцек, матерый вояка, оценил по заслугам — с вечера намажешь ссадину, а утром уже и следов нет. Только так и спасались от промашек неумелого наездника.
Аранк по-прежнему следовал за отрядом. Все еще придерживаясь на приличном расстоянии. Правда, с двух стрелищ он уже сократил свое удаление до полвины стрелища. Никто не возражал. Ни хмурый пан Войцек, ни какой-то озлобленный в последнее время пан Юржик Бутля. Ендреку, Лексе и пономарю было наплевать. Едет и едет. Не мешает же? Не вредит, не цепляется... Чего же гнать человека?
За те три дня, что минуло от выезда из Козлиничей, ощутимо похолодало.
Если днем солнышко и выглядывало, то снег растопить ему никак не удавалось. Уже никто не мог сказать — первый-де снег завсегда растает. Ан нет! Не растаял. Выпал и лежит. Скоро пятый день пойдет. К ночи, а темнеть начало ой как рано, морозец становился злым и кусачим, как вылетевший в поисках нового дупла рой диких лесных пчел.
Поскольку ночевать приходилось в лесу — серебро давно закончилось, продать не получалось ничего — вот только коня сменяли на лекарственные снадобья и два здоровущих ломтя сала, — а подработать не удавалось и подавно. Один разок всего подрядились дров наколоть. За харчи всего-то навсего. И то еле справились. Меченый и пан Бутля больше саблями привыкли управляться, чем с топорами. У Лексы рука все еще не зажила — к тому времени студиозус еще не составил мазь и пытался промывать гноящуюся рану отваром дубовой коры. Из Лодзейки тоже работник вышел никакой. Да и сам медикус не мог похвастаться особыми навыками и ухватками лесоруба. Так и вышло, что едва не опозорились. Но все же победили. Победили и превратили лежащие навалом круглые чурбаки в ровненькую поленницу исключительно упорством и настойчивостью.
С тех пор пан Войцек приказал если что и покупать, то только для коней.
Сами кормились маленькими кусочками сала, пару раз варили остатки гороха, да пан Бутля подстрелил однажды белого, недавно перелинявшего, зайца.
Пили настой прихваченных морозом ягод шиповника.
Ендрек уже привык к постоянному нытью под ложечкой. Утешал себя тем, что остальным тоже приходится несладко.
— Эх, доберемся до Выгова, — глядя на занесенный снегом перелесок, размечтался студиозус, — к моим в гости заедем! Отдохнем, в баньку...
— Ага, в баньку... — скривился пан Бутля. — Они ж у тебя «кошкодралы», поди?
— И что с того?
— Да ничего. Тут же ославят уховецкими разбойниками. Слава Господу, если городской страже не сдадут в первый же вечер.
— П-пан Юржик! — окликнул шляхтича Меченый.
— А?
— Злишься?
— С чего ты взял, пан Войцек?
— Н-н-нет, ты скажи — злишься?
— Ну, есть немного, будешь тут радоваться!
— Н-ну и злись себе в тряпочку. Че-е-его на парне злобу срываешь?
— Кто? Я?
— Н-нет, я!
— Да не срываю я! С чего ты взял...
— Я не обиделся, пан Войцек.
Ендрек врал и не краснел. Он очень обиделся на самом деле. Ладно еще получать такие плевки ни за что ни про что от человека чужого. Но от пана Бутли, с которым делил последнюю краюшку хлеба, готовился умирать рядом? Это уже чересчур.
Студиозус пообещал себе, что больше слова не скажет противному пану. Пускай с Лексой болтает или байки с пономарем травит. Впрочем, с пономарем пан Юржик тоже был не в ладах. Гыркал то и дело, бурчал вполголоса, что, мол, взяли напасть на свою шею. Также иногда он обещал вытащить арбалет и всадить стрелу в Бичкен-аскера. В общем, злился на весь белый свет. А отчего, по какой причине? Непонятно.
Меченый спросил как-то раз Юржика, не болит ли у него очередной зуб. Тот ответил — нет, не болит. И ухо не болит, и голова не болит, и поясницу не ломит. И рано его в старые развалюхи записывать. Он еще шляхтич хоть куда.
Пан Шпара покачал головой и больше к разговору о здоровье пана Юржика не возвращался. Срасти улеглись. Вроде бы. Если бы не сегодняшняя перепалка.
Медикус до боли сжал зубы, сдерживая готовые хлынуть из глаз слезы. Нехорошо получится. Некрасиво. Опытный путешественник, прошедший леса, степи и горы, плававший на струге по Стрыпе, скакавший на конях, прошедший от Руттердаха до Искороста и теперь возвращающийся обратно, и вдруг расплачется как мальчишка. Такого Ендрек не мог себе позволить. Если было бы надо, вцепился б зубами в руку.
— Ты н-не переживай, студиозус, — участливо хлопнул его по плечу пан Шпара. — П-п-перебесится, самому же стыдно будет.
— Кто перебесится? — возмутился Юржик. — Эх, если б я тебя не уважал так, пан Войцек...
— У-у-успокойся! А то ты мне Цециля Вожика сильно н-н-напоминать начал.
Пан Бутля открыл рот, чтобы снова возразить, но передумал. Решил быть выше обычных склок. Махнул рукой и гордо отвернулся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});