Читать интересную книгу Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд

После трех или четырех попыток я села на край постели, разглядывая цепочку записанных символов. Насколько точной была транскрипция? Меня начали терзать сомнения. Хорошо ли я запомнила сочетание звуков? Между моментом, когда он прозвучали, и моим возвращением в дом прошло около пяти минут. Кроме того, меня могли сбить с правильного пути первые неудачные попытки записи. В конце концов, я вполне могла напутать что-нибудь со знаками фонетического алфавита, которым уже очень давно не пользовалась.

Я шепотом прочла написанное на бумаге. Потом повторила уже быстрее, с нажимом, и подождала, не отзовется ли эхом в моей памяти голос Эммелины, произносящий свою фразу. Ничто не отозвалось. Это была всего лишь неточная транскрипция чего-то неясно расслышанного и плохо зафиксированного в памяти. Пустая трата времени.

Я написала на том же листе тайное имя. Мое заклинание, мой талисман.

Оно никогда не срабатывало и не могло сработать. Сестра никогда не придет ко мне. Я обречена на одиночество.

Я скатала из бумаги шарик и раздраженным щелчком отправила его в угол комнаты.

СТРЕМЯНКА

Моя история, кажется, вам наскучила, мисс Ли? Это был уже не первый подобный вопрос, заданный мне на следующий день после прогулки под луной. Слушая рассказ мисс Винтер, я безуспешно пыталась подавить зевоту и то и дело терла пальцами слипающиеся глаза.

– Извините, я просто устала.

– «Просто устала»?! – воскликнула она. – Да вы похожи на полуожившую мумию! Вам нужно лучше питаться. Что вообще с вами происходит?

Я пожала плечами:

– Просто усталость. Ничего страшного.

Мисс Винтер поджала губы, глядя на меня внимательно и строго, однако я ничего не добавила, и она продолжила свой рассказ.

***

Прошло еще шесть месяцев. Мы ограничили свое жизненное пространство немногими помещениями: кухней (по ночам служившей Джону спальней), гостиной и библиотекой. Мы с Эммелиной спали в казавшейся относительно безопасной комнате на втором этаже, пробираясь в нее из кухни по черной лестнице. Мы перетащили туда матрасы из своей прежней спальни, а двигать тяжелые старинные кровати нам оказалось не под силу. Дом был слишком велик для столь малого количества обитателей, и мы отступили в ту его часть, которую еще могли поддерживать в относительно приличном состоянии. Тем не менее мы не могли совсем забыть об остальном доме, который, подобно отмирающему органу, медленно разлагался по ту сторону запертых дверей.

Эммелина почти все время проводила за изобретением новых карточных игр. «Поиграй со мной. Ну, пожалуйста, поиграй», – без конца приставала она. Иногда я соглашалась. Это были странные игры с постоянно меняющимися правилами; игры, понятные только ей одной. Неудивительно, что она всегда выигрывала, и это приводило ее в восторг. Она по-прежнему любила мыться и часами нежилась в ванне, используя ту воду, что я нагревала для стирки и мытья посуды. Я ей не препятствовала, рассудив, что это только к лучшему, если хоть кто-то из нас может чувствовать себя довольным и счастливым.

Перед тем как мы заперли двери и отгородились от остального дома, Эммелина перерыла шкафы Изабеллы и забрала ее барахло – платья, туфли, духи, украшения, – завалив своей добычей нашу новую спальню. Это было все равно что ночевать в примерочной кабинке. И она носила эти платья, хотя иные из них отстали от моды лет на десять, а иные – вероятно, принадлежавшие матери Изабеллы, – на все тридцать-сорок. По вечерам Эммелина развлекала нас своими эффектными появлениями на кухне в очередном наряде. В этих платьях она казалась старше своих пятнадцати лет; в ней появлялась женственность. Я вспоминала подслушанный разговор между доктором и Эстер («Я вполне допускаю, что она выйдет замуж») и одну фразу из рассказа Миссиз об Изабелле и пикниках («Это была девушка, при виде которой каждый мужчина хотел до нее дотронуться»), и мне становилось тревожно. Но когда она, плюхнувшись на стул, вытаскивала из дряхлого шелкового ридикюля колоду карт и совсем по-детски просила с ней сыграть, я отчасти успокаивалась. На всякий случай я все же следила за тем, чтобы она не появлялась в своих нарядах вне дома.

Джон по-прежнему ходил как в воду опущенный. И все же он как-то сподобился на совершенно невероятную выходку: нашел себе молодого помощника для садово-огородных работ.

– Не волнуйтесь, – сказал он, сообщив нам эту новость. – Это всего лишь Амброс, сын старого Проктора. Он парень тихий и смирный. Я привлек его ненадолго – только на то время, пока буду приводить в порядок дом.

Если так, то это могло означать «навсегда».

Помощник явился. Он был очень молод, но превосходил Джона ростом и шириной плеч. Они постояли, держа руки в карманах и обсуждая фронт работ, а затем юнец приступил к делу. Он трудился размеренно и спокойно; монотонный звук вонзающейся в землю лопаты вскоре начал действовать мне на нервы.

– Зачем он здесь? – спросила я Джона. – Нам не нужны чужаки.

Но по каким-то неясным причинам для Джона этот юнец не был чужаком. Возможно, потому, что он явился из мира, к которому принадлежал и сам Джон, – из непонятного мне мира мужчин.

– Он славный парнишка, – всякий раз говорил Джон в ответ на мои возражения. – Он хорошо работает. Он не задает лишних вопросов. Он не болтлив по натуре.

– Он может вообще не иметь языка, но глаза-то у него есть.

Джон пожимал плечами и смущенно отводил взгляд.

– Я ведь не всегда буду с вами, – сказал он в конце одного из таких разговоров. – Все это не может продолжаться вечно. – Он одним широким жестом обозначил дом, его обитателей и ту жизнь, которую мы здесь вели. – Когда-нибудь все изменится.

– Изменится?

– Вы подрастаете. Скоро вы будете иначе смотреть на многие вещи. Одно дело быть детьми, но когда вы станете взрослыми…

Но я уже ушла, не дослушав. Я не желала знать то, о чем он собрался мне поведать.

Эммелину я нашла в спальне, где она отдирала блестки от бального шарфика и складывала их в свою коробку-сокровищницу. Я присела рядышком, но она была слишком поглощена этим занятием, чтобы реагировать на мой приход. Ее пухлые, суживающиеся к концам пальцы упорно теребили блестку, пока та не отделялась от материи. Дело продвигалось медленно, но Эммелине было некуда спешить. Ее лицо, склоненное над шарфиком, было само спокойствие. Губы сжаты; взгляд сосредоточенный и в то же время отсутствующий. Периодически ее верхние веки опускались, прикрывая зеленую радужную оболочку, но, сомкнувшись с нижними веками, тотчас взлетали, открывая все ту же невозмутимую зелень.

«Разве я похожа на нее?» – подумала я. Разумеется, я знала, что мои глаза в зеркале практически неотличимы от ее глаз. Я знала, что у нее на шее под копной рыжих волос есть точно такой же, как у меня, тугой и непослушный завиток. Я знала, какое впечатление производили на поселян наши с ней нечастые появления на единственной деревенской улице рука об руку, да еще в одинаковых платьях. При всем том я не была похожа на Эммелину. На моем лице никогда не появлялось это безмятежное выражение, а если бы даже и появилось, то уже в следующий миг его сменила бы нетерпеливая и раздраженная гримаса; я начала бы сердито кусать губы и резким жестом откидывать назад волосы. Я не смогла бы так долго корпеть над каким-то дурацким шарфиком, как это делала Эммелина. Я бы в полминуты зубами выдрала все эти несчастные блестки, если бы мне это было зачем-нибудь нужно.

«Ты ведь меня не покинешь? – спросила я ее мысленно. – Я тебя не покину, тут ты можешь быть спокойна. Мы с тобой останемся здесь навсегда. Вместе. Что бы там ни говорил Джон-копун».

– Хочешь поиграть? – вслух сказала я.

Она была поглощена своим занятием и даже не подняла головы.

– Давай поиграем в свадьбу, – предложила я. – Ты, если хочешь, можешь быть невестой. Ну же! Можешь надеть… да хотя бы это… – Я извлекла из кучи нарядов в углу комнаты кусок прозрачной ткани. – Сойдет за фату.

Она не ответила, а когда я опустила фату ей на голову, лишь откинула ее с глаз и продолжила разделку шарфа.

Тогда я переключилась на ее коробку с мишурой. Среди прочего здесь были и ключики Эстер, сохранившие свой чудный блеск, при том что Эммелина, насколько я могла судить, уже давно забыла их прежнюю обладательницу. Здесь были драгоценности Изабеллы и цветные золотинки от конфет, которыми ее угощала Эстер; острый осколок стекла от зеленой бутылки и ленточка с золотой каймой, когда-то принадлежавшая мне (подарок Миссиз из времен, для меня незапамятных). Где-то здесь же затерялись и серебряные нити, которые Эммелина выковыривала из портьеры в день приезда Эстер. А из-под груды ювелирных изделий, стекляшек и всякого блестящего мусора выглядывал какой-то предмет из кожи, казавшийся здесь неуместным. Я наклонила голову и присмотрелась. Ага, теперь понятно, чем эта вещь ее привлекла. Золотые буквы: «ЕВН». Что такое «ЕВН»? Или кто такой «ЕВН»? Взглянув под другим углом, я заметила еще кое-что. Замочек. И крошечный ключ. Ну еще бы! Такое сочетание – золотые буквы плюс ключик – гарантировали этой вещи почетное место в сокровищнице Эммелины. И тут меня осенило. «ЕВН»! «ДНЕВНИК» – вот что это такое!