Хотя было исключение. Все замечали, что в историко-статистических книгах, где есть какие-то сведения о дореволюционной России, часто натыкаешься на примечание: «без Польши и Финляндии». Я сейчас о Польше. Часть империи под названием Царство Польское воспринималась как нечто, почти не поддающееся интеграции. Лодзь, Ченстохов, Сандомир – ну никак не укладывалось в сознании людей, что это Россия. Мало-мальски русифицированным островом была Варшава, и этот остров не расширялся. Но это лишь часть картины. Империя нашла подход к полякам и без русификации их, об этом в наши дни все как-то подзабыли.
Михал Сокольницкий, близкий соратник Пилсудского, вспоминая обстановку в российской части Польши начала XX в., писал двадцать лет спустя: «В последние годы неволи польское стремление к свободе было близко к нулю <…> Смешно утверждать, что накануне войны [Первой мировой. – А. Г.] в польском обществе существовало мощное течение, стремившееся к обретению собственной государственности <… > В то время поляки искренне и последовательно считали себя частью Российского государства». В возрожденной Польше 20-х гг. такие утверждения требовали мужества и, конечно, нуждались в пояснениях. Сокольницкий поясняет: «Независимость стала политической программой на протяжении последнего полувека благодаря деятельности крохотных групп людей <…> Усилия и работа этих людей делала их изгоями в собственном народе. Эти усилия и эта работа были постоянной борьбой, в огромной степени – борьбой с самим [польским] обществом»[132].
Неприятная для национально-освободительного мифотворчества правда такова: благодаря гибкой политике Российской империи, благодаря возможностям, которые она открывала для личности, поляки в своей массе после 1863 г. нашли в своем пребывании в составе Российской империи достаточно преимуществ. Почему же исторические сочинения дружно толкают своих читателей к противоположному выводу? Потому что историк, убежденный в том, что он рассказывает о стране и народе, на самом деле излагает мелкие перипетии (согласимся с Сокольницким) «изгоев в собственном народе». Он перестает видеть жизнь миллионов, даже не подозревавших о существовании этих изгоев.
Самое же главное состоит в том, что, несмотря на успехи в адаптации в Российской империи, Царство Польское все равно вскоре получило бы независимость. 23 июня 1912 г. Государственная дума приняла по представлению императора закон об образовании Холмской губернии. Из Царства Польского была выкроена территория с преимущественно православным населением. Многие тогда задались вопросом: зачем понадобилась эта губерния в виде узкого лоскута довольно нелепой формы? Зачем решено сделать Царство Польское чисто католическим? И кое-кто уже тогда догадался: Польшу готовятся отделять. Первая мировая война помешала России сделать этот шаг.
Двигало ли теми, кто его задумал, желание восстановить историческую справедливость? В политике бывает и такое – но лишь в качестве соуса к основному блюду. А блюдо, будь оно приготовлено, называлось бы «дестабилизация Германии и развал Австро-Венгрии», обладателей других частей Польши. Но попутно это стало бы и восстановлением исторической справедливости – почему нет?
3. Пафос империи, магнит империи
Имперское чувство, самоотождествление себя с империей, было присуще не только русским с украинцами и белорусами, но и другим народам России. Как-то в Уфе я услышал три башкирские народные песни, названия которых очень красноречивы: первая называлась «Кутузов», вторая – «Форт Перовский», третья – «Сырдарья». Ну, «Кутузов», скажете вы, это понятно: башкирская конница участвовала в отражении Наполеона, дошла до Парижа. А вот песни «Форт Перовский» и «Сырдарья» напоминают уже о роли башкирских частей в имперских походах русской армии по присоединению Туркестана. Башкиры, несомненно, входят в число российских народов – строителей империи. Еще при Алексее Михайловиче они участвовали в походах на Крым и Литву, участвовали в присоединении новых земель, а затем и в заселении этих земель.
Не будем упрощать. Коль скоро речь зашла о башкирах, рассмотрим этот пример. Именно башкиры – один из самых много страдавших после присоединения к России народов. Но это присоединение произошло еще в 1552–1557 гг., и «притирка» длилась треть тысячелетия! Разумеется, башкиры не были лишь страдательной стороной. Они активно нападали на пришлых иноверцев. В XVIII в. земли между Камой и Самарой (это примерно 400 км волжского левого берега) подвергались постоянным башкирским нападениям. «Из-за этого не могли даже эксплуатироваться сенокосы и другие угодья, отведенные на луговой стороне Волги жителям нагорной полосы. Эти угодья оставались «не меренны и не межеванны»»[133].
Но российская власть не посягнула на главное – на вотчинные права башкир на землю (этим правам был посвящен ряд государственных актов – от Оберегательной грамоты 1694 г. до закона об общественных башкирских землях от 15 июня 1882 г.) и в отдельные периоды боролась с незаконной скупкой и самовольными захватами земель. Так, в 1720–1722 гг. военная экспедиция полковника Головкина сселила с башкирских земель 20 тыс. самовольно водворившихся там беглых – русских и мещеряков. Подавляя восстания Сеита Садиира, Миндигула, Батырши, Салавата Юлаева, российская власть искала сотрудничества со старыми башкирскими родами и с башкирским духовенством. В 1788 г. было учреждено мусульманское Духовное управление с функциями шариатского суда. Российская власть содействовала переходу башкир от кочевничества к оседлости, к земледелию, к рудному делу, она на длительный период сделала всех башкир военным сословием с рядом привилегий. Все это и было «притиркой». Совестливая русская литература, так и не ставшая буржуазно-охранительной, даже в начале XX в. продолжала говорить об «угасающей Башкирии» (название книги Н. А. Крашенинникова 1907 г.), хотя на самом деле тогда уже налицо был процесс, обратный угасанию[134], – быстрый рост башкирского населения, а многое из того негативного, о чем писал Крашенинников, лежало на совести башкирской знати. «Притирка» дала свои плоды, и разумные люди ценили эти плоды, дорожили открывавшимися возможностями. Хотя, конечно, всегда есть люди, для которых былые обиды заслоняют все.
Иногда можно услышать, что мусульман в дореволюционной России притесняли. О том, что это не так, красноречиво говорит символ, который сильнее доводов. Он бросается в глаза при взгляде от Зимнего дворца на противоположный берег Невы. Правее Петропавловской крепости хорошо видны купол и минареты выдающейся по красоте мечети, не заметить ее невозможно. Место не просто знаковое – это еще и одна из самых «сладких» градостроительных точек столицы Российской империи. Царь видел эту мечеть из своего кабинета как на ладони. В какой еще из христианских столиц мира начала прошлого века было возможно возведение такой мечети? В самом центре города, видимой со всех сторон? Ответ: ни в какой больше, кроме России. (В Лондоне нечто сравнимое появилось лишь в 1974 г., да и то не совсем в центре, а на окраине Риджент-парка; большая мечеть в Риме была построена и вовсе недавно – в 80-е гг., причем тоже не в центре.) Появление соборной мечети в Петербурге не было данью либеральным временам Николая II. Еще Екатерина II в 1773 г. издала указ «О терпимости всех вероисповеданий и о запрещении архиереям вступать в дела, касающиеся до иноверных исповеданий и до построения по их закону молитвенных домов». Мало того, строились мечети в XVIII и XIX вв. чаще всего за счет казны.
Российские жители 1914 г. твердо знали, что их страна во всех своих частях неодинакова, что в ней «что ни город, то и норов». Империя представляла собой достаточно асимметричную конструкцию. Более известны примеры Финляндии и Польши с их особым устройством, куда меньше сегодня помнят об особых самоуправлениях – например, о так называемом Степном положении 1891 года у народов на территории нынешнего Казахстана. У бурятов, хакасов, якутов были «степные думы», их ввели в 1822 г. После завершения кавказских войн (1817–1864) были введены положения «О кавказском горском управлении» (1865) и «О кавказском военно-народном управлении» (1880). Военно-народное управление основывалось на сохранении исконного общественного строя с предоставлением населению возможности во всех своих внутренних делах управляться по обычаям (адатам). Народы Туркестана (т. е. Средней Азии) также управлялись по своим законам. Преступления особо тяжкие были подсудны общероссийским законам, были предусмотрены коллизии между русским и мусульманином, между буддистом-калмыком, субъектом «степных» законов, и лезгином-мусульманином и так далее. Вдобавок многие народы были освобождены от призыва в армию.