— Ну так что же вы стоите? — Она смело посмотрела ему в глаза. — Сорвите на мне свое раздражение! Я не боюсь!
Одно бесконечное мгновение жизни Мелиор Мэри угрожала опасность, потому что кровь отлила от лица Гиацинта и он уже занес свой кнут над головой девушки, но потом, громко зарыдав, оттолкнул ее от себя.
— Убирайтесь! Уходите! Я больше никогда не хочу вас видеть!
— Вы испугались…
— Да, да! — Он закрыл лицо руками. — Я испугался, я не смог, Боже! Потому что я люблю вас, несмотря на вашу жестокость!
На душе у него было тяжело, из глаз текли жгучие слезы. Но она все стояла, только отвернулась, чтобы он не видел ее слез.
— Уходите, — повторил он.
— Никуда я не пойду. Не могу. Когда мы впервые встретились, вы спасли мне жизнь, и я отдала ее вам целиком. Это был не каприз и не детская игра. Я и вправду любила вас, и поэтому возненавидела за то, что вы сделали.
Гиацинт опустил руки.
— Вы еще любите меня?
— Люблю, ненавижу — все вместе, все перемешалось.
— Тогда, если вы меня любите, простите Сибеллу.
— Это невозможно. — Мелиор Мэри повернулась к нему. В ее глазах бушевала буря эмоций. — Когда-то я говорила вам, что во мне есть черта, мешающая мне жить, какое-то упрямство. Я знаю, что оно не принесет мне счастья. Но если я прощу вас… — Ее голос дрогнул, губы задрожали, а глаза так быстро наполнились слезами, что она не смогла их скрыть. — …Тогда я никогда не сумею простить Сибеллу. Неужели вы не понимаете, что, оправдывая вас, я должна обвинить ее? О, как ужасно быть такой, как я, Мэтью! Клянусь, что только вы и Саттон знаете самые сокровенные уголки моей души.
— Но вдруг она умрет?
— Значит, так должно быть.
— А ребенок? Вы ведь не возненавидите ребенка?
Несмотря на все свои страдания, Мелиор Мэри испугалась этого вопроса — не самих слов, а того, как они были произнесены, — вдруг ясно поняв, что Гиацинт не знает правды о том, кто отец Гарнета.
— Ну? — торопил он ее, ожидая ответа.
Она казалась спокойной, но мысли ее скакали, словно испуганные мыши. Сейчас она могла сломать его, добить до конца и тем самым отплатить за всю боль, которую он ей причинил. Но зачем? Гиацинт должен принадлежать ей, и, как бы ни пришлось за это бороться и как бы ни была велика цена, она сделает его хозяином Саттона. Гораздо лучше, если он никогда не узнает, что этот болезненный младенец — его сын. Пусть обман Сибеллы останется тайной.
— Я буду любить его — он мой кузен, — наконец ответила она. — Он пришел в этот мир чистым и невинным.
Мелиор Мэри сделала шаг ему навстречу, бледная, но очень решительная.
— Гиацинт, я хочу, чтобы в июне, в день моего восемнадцатилетия, вы женились на мне. Мы скроем это ото всех, и пусть весь свет отправляется к чертовой матери! Вы сделаете это?
— Но у меня нет семьи…
Она топнула ножкой.
— Господи Боже! Вы сведете меня с ума! У вас будет семья, когда вы возьмете меня в жены. Так сделаете вы это или нет?
Ему было необязательно отвечать. Эта дикая птичка находилась в его объятиях, там, где ей и полагалось быть. Какое удивительное чувство — касаться ее прекрасного тела, такого нежного и такого сильного, видеть серебристый атлас ее волос, ощущать щекочущее прикосновение длинных ресниц к его щеке.
— Любимая моя, простите меня!
— Мне нечего прощать. Я все забыла.
— Ничто и никто больше не станет между нами, Мелиор Мэри, моя любовь, моя радость, моя королева!
Поцелуй, казалось, длился всю жизнь и связал их навеки.
Пройдя через галерею, вниз по лестнице и через холл, в Большой Зале наконец появилась маленькая процессия. Впереди шел Черномазый, немного пританцовывая на ходу, за ним — миссис Текер, которая держала на руках маленький комочек, завернутый в массу пеленок; на головку новорожденного она надела накрахмаленный гофрированный чепчик, отчего младенец выглядел слегка чопорным. Это был Гарнет Гейдж.
— Он жив! — воскликнул Джозеф.
— Да, сэр. Он благополучно перенес ночной кризис и теперь смог появиться здесь, чтобы поприветствовать вас. Но только на минутку! Он должен быть в тепле.
Крошечное создание поднесли поближе, и Джозеф наклонился, чтобы лучше рассмотреть его. Одним пальцем, на котором переливался опал, он дотронулся до сонного личика ребенка, до его длинных светлых ресничек.
— Мой сын, — выдохнул он.
— Да, сэр.
— У него будет все, что я только смогу ему дать, но более того, у него уже есть моя любовь.
— Да, сэр.
— Если вы гарантируете мне, что он выживет, я до конца ваших дней буду выплачивать вам пенсию.
— Никто не может гарантировать жизнь или смерть, сэр.
Джозеф был не в состоянии отвечать — сердце переполнилось древней, инстинктивной любовью к сыну, радость била через край. Мужчина смотрел на своего сына.
— Вот пять золотых гиней, миссис…
— Текер, сэр.
— Хольте его и лелейте, пока он не вырастет до такого размера, чтобы я смог взять его на руки. Я самый гордый отец на земле!
Миссис Текер опустила глаза в пол, сделала реверанс и сказала:
— О, благодарю вас, сэр.
И снова наступил май, всегда такой радостный, но столь печальный для поместья Саттон и его обитателей. Все казни, неудачи, провалы, разорения и смерти предков Уэстонов происходили именно в мае: 17 мая 1520 года в башне казнили графа Букингемского, а в тот же день, но в 1536 году, почти на том же месте был обезглавлен Фрэнсис. Много горя было связано с этим месяцем, и теперь древний злой рок поднимался через века, чтобы снова обрушиться на людей. Со дня смерти новорожденного сына Джона Уэстона человеческих жертв пока больше не было, однако цепь событий не могла не восстановиться.
Но никто из них не знал, как они близки к этому, никто не догадывался, что до конца прежней жизни остается всего несколько часов. Только Сибелла не понимала, как ей удалось избежать смерти, и, когда доктор, вернувшийся с лондонской практики, сказал, что она может отправляться домой, почувствовала, что ей не суждено так легко выпутаться из столь щекотливой ситуации.
Пока ничто не предвещало беды, Джозеф, счастливый и неимоверно возбужденный, заново отделывал и меблировал их дом на площади Беркли, вкладывал солидные суммы в компании «Южное море» и «Миссисипи», чтобы ребенок, которого он считал своим, получил наследство, достойное принца. Мелиор Мэри, казалось, не особенно радовалась всем этим событиям, хотя, наконец, и нашла в себе силы общаться с Сибеллой. Ее настроение немного улучшилось, благодаря чему разрядилась и вся атмосфера в замке Саттон. Казалось, все члены семьи обрели долгожданный покой.
Итак, Сибелла, забыв все свои страхи, поднялась с постели и позволила Докингс надеть на нее дорожное платье. Опираясь на руку Джозефа, потому что еще чувствовала ужасную слабость в ногах, она медленно спустилась по лестнице и вошла в Большую Залу.