— Да, — ответил Даброгез резко, — сразу, только слепой бы этого не заметил.
— Вот видишь. Так поверь мне, что есть и такие, кто несет истину, кому открыто…
Даброгез снова оборвал старика:
— А я?
— Что ты? — переспросил тот.
— Я могу видеть? Ты же говорил, мол, я не такой…
Проповедник смолк, мелко задрожали старческие веки.
— Говори!
Тяжелый вздох, возня. Старик съежился, поник.
— Ну так что?!
— Ты между одними и другими, ты сам выберешь путь.
Даброгез обрадовался, ему показалось, что он поймал болтуна за язык. Но он не стал злорадствовать, потешаться.
— Ну коли — между, так, значит, бить будут и те и другие, ха-ха, я всегда был удачлив!
Больше они не разговаривали. Даброгез, устав от всего на свете, задремал. И не заметил, как прошла ночь.
— Эй, центурион! — разбудил его сиплый возглас.
Даброгез встал, стряхнул налипшую солому. За спиной проворчали:
— Последним пришел, первым уходит. Не, что ни говори, братцы, а эти богатей завсегда друг дружку вытянут, а нам… — Последовали злобные ругательства.
Стражник наотмашь двинул копьем, древком. Кому-то досталось, может, и не проявлявшему недовольство, а совсем другому — стон был сдавленный, тихий.
— Пошли.
Сигулий сидел за тем же столом, что и вчера, неторопливо насыщал чрево. Даброгезу кивнул, молча указал на скамью. Слуга забежал сзади, налил в кубок вина. Своры под ногами не было.
— Засиделись, — будто угадав мысли, сказал Сигулий, — они не люди, им надо и побегать.
На Даброгеза он не смотрел, ни о чем не спрашивал. И потому тот решил тоже не спешить, весь сосредоточился на куске кабаньего мяса, неторопливо нарезая его тонкими ломтями и отправляя в рот. Сегодня за столом кроме Сигулия и Даброгеза было лишь двое: высушенный, весь ходячие мощи, в платье, сходном с поповской сутаной, да лысый с шишкой на лбу и отшибленным кулаком — кулак был замотан черной тряпицей. Оба помалкивали.
— А ты, центурион, философ, — проговорил неожиданно Сигулий, отрываясь от тарелки.
Даброгез понял — в подвале сидел человек Сигулия, а значит, передал ему все разговоры, в том числе и с бродягой-проповедником. Но это ровным счетом ничего не меняло.
— Я в первую очередь воин, — сказал он, улыбаясь через силу.
— Угу, — промычал Сигулий, — все мы воины. Ладно, говори, может, надумал что? А то ведь можно дать еще время для размышлений, — он раздвинул губы в тихой усмешке, поперхнулся беззвучным смехом, — там у меня есть такие, что лет по десять — пятнадцать думают.
— Я могу только повторить вчерашнее.
— Вот как?! — Сигулий перестал смеяться.
А Даброгез неожиданно для себя обнаружил — его с самого утра не посещали видения прошлого, не было их и сейчас, память молчала. Он даже выпрямился на жестком деревянном сиденье, огляделся по сторонам — как заново все увидал. Но спохватился вовремя.
— Да, так, — сказал уверенно, — решайся!
Изможденный скрючился, лицо исказилось гримасой — словно костью подавился.
— Не слушай его, он лазутчик.
"Знает? — мелькнуло в голове Даброгеза. — Ну и пусть знает!" Ему внезапно все опротивело, даже план собственный показался вздорным.
— Ты думаешь? — промямлил Сигулий. Глаза его были затуманены.
— Палача надо звать! — тверже сказал изможденный.
Сигулий отозвался тут же, привычно хлопнул в ладоши.
— Эй, палач! — выкрикнул он.
Изможденный то ли засмеялся, то ли зашипел — Даброгез не понял. Ему казалось, что все происходит не наяву, во всяком случае, его лично — не касается. Он не шелохнулся, продолжая заниматься своим делом, — нож был тупой, мясо поддавалось плохо.
Черная фигура метнулась из полумрака к столу. Сигулий повел глазами, и палач, ухватив изможденного за ворот, быстро поволок его куда-то. Тот хрипел, сучил тощими костлявыми ногами, но выговорить ничего не мог — горло уже было стиснуто согнутой рукой, лишь черный острый локоть торчал ниже подбородка.
— Еще мнения будут? — тем же тусклым голосом поинтересовался Сигулий.
Лысый с шишкой на лбу побагровел, съежился, уменьшившись в размерах раза в два.
— Лучшего императора Рим не видел и никогда не увидит! срывающимся голоском, глотая слова, проверещал он, глаза бегали — то к Сигулию, то в темноту за колоннами.
Даброгезу хотелось припуститься во весь опор. Да жаль было бегущего подле коня франка. "Вот ведь навязался! Нет… сам навязал себе". Тот совсем взмок, но не жаловался, только закидывал временами голову назад и пучил глаза. Арбалет при каждом шаге бил его по спине, но франк не догадывался подтянуть ремень потуже, а может, просто не замечал ударов. Даброгез умерил ход коня — пусть отдышится свежеиспеченный дружинничек, ведь при его дородности недолго и удар схлопотать.
Вот и рощица. Даброгез с удовлетворением отметил, что дружины не видно ни вблизи, ни издали, даже следов не сыскать. Молодцы! Но он знал, что его давно приметили, теперь ждут. От порыва ветра навстречу посыпалась листва — замелькало, закружило перед глазами. Франк косил на Даброгеза, конь на франка — не доверял незнакомцу. Но центурион молчал, хотя его распирало, тянуло закричать во весь голос: "Все! Наконец-то!!" За последние пятнадцать лет жизни не было в ней момента более счастливого, радостного, открывающего дорогу вперед. Движение, постоянные перемены — это то, что нужно, и никаких остановок!
— Ну как? — вместо приветствия спросил вынырнувший из-за кустов Радагаст.
Он обычно подменял центуриона в его отсутствие. Лицо Радагаста было хмуро, отягощено мыслями. Но Даброгез ничего сейчас не замечал. Он широко улыбнулся, толкнул в спину франка.
— Сделаешь из него воина!
Франк, не столько от толчка, сколько по холуйской натуре своей, рухнул на колени, ткнулся лбом в кочку.
— Хорош, — безразлично произнес Радагаст.
Дружина собралась на поляне, кругом. Даброгеза встретила сдержанным гулом. Бросив поводья в руки франку, тот вышел на середину.
— Что приуныли, други! — крикнул бодро. Может, чересчур бодро.
Ответа на такой вопрос ждать не приходилось. Две сотни глаз пристально смотрели на своего вождя. И Даброгез не спешил, смаковал заранее, как взорвется восторженным ревом тишина после его слов, засияют лица и все придет в движение. Радагаст дернул его за рукав, повел глазами в сторону:
— Отойдем.
— Да погоди ты. — Даброгез отмахнулся. Глаза его лучились, груди не хватало места под панцирем. — Слушайте, други, мы идем на Рим!
Он сделал паузу, застыл. Но тишина ничем не нарушалась.
Даброгез качнул головой, будто не веря себе, — ведь все так ждали этого, сколько было говорено ночами у походных костров. Он возвысил голос:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});