Читать интересную книгу Возвращение в Афродисиас - Владимир Лорченков

Серпантин

На серпантине этой горы замер перед обрывом автобус, из которого, дрожа и поскуливая от страха, выбирались туристы. Я посмотрел на водителя. Тот развел руками, покачал головой, ткнул пальцем в лобовое стекло. Отдаю должное нашему молчаливому перевозчику. Харон выбрался из автобуса последним, он проявил несвойственное для турецкого водителя мужество. Автобус качнулся, потом еще. Слава богам, не упал. Мы столпились над телом человека, из‑за которого едва не погибли. Им оказался фотограф. Какого черта? Что случилось? Разве он не сидел в автобусе? Я велел группе перебраться в тень, за ограждение, под деревья. Откуда‑то появился турок. Еще один. Заполыхал костер. Над ним повисло ведро, забулькала вода. Полился чай. В горах совсем по дешевке, всего лира за чашечку. Возникла из ниоткуда лавка с сувенирами. Залаяли собаки. Стал играть с ними улыбчивый Сергей, просивший всех звать себя Серега. Он рассказывал интересный случай про аварию, приключившуюся с ним в Индонезии. Что‑то мне подсказывало, что в Джакарте в тот день нашли утром человека с глоткой, разрезанной от уха до уха. Но мне было не до того. Я подложил подушечку под голову фотографа. Тот был в сознании. Глядя на свои вывернутые ноги, жалобно причитал. Собственно, все дело в турецкой безалаберности, которой я пропитался здесь, как солнцем и солью. Мы попросту забыли фотографа! Когда? Как?! Да очень просто, это случилось три дня назад. Неужели я не заметил за три дня отсутствие фотографа в группе? Ну, если честно… Не заметил, конечно. Странно, что мы вообще еще головы свои не растеряли, при такой‑то бешеной скачке. Бедняжка заплакал. Если бы я знал, что ему пришлось пережить за эти три дня! Оставленный нами еще в Фазелисе, он некоторое время голосовал на дороге, пытаясь догнать автобус в следующем пункте путешествия. Приехал в Дальян. А мы в это время, почему‑то, поехали в Дидим. Какого черта? Ведь в программе путешествия ясно сказано! Я с достоинство парировал, достал свою программу путешествий. Сверили. Оказалось, что у нас две разные программы. Любопытства ради полез за картой и маршрутом водителя. Третий вариант. Смеха ради порыскал в бумагах Мустафы. Вариант номер четыре! Я даже и не удивился. Фотограф, хныча из‑за переломанных ног, продолжил. В Дальяне он переночевал прямо на берегу реки, всю ночь снились какие‑то кошмары, змеи спускались сверху, с этих гребанных ликийских гробниц, и все сосали, сосали его душу, его соки, а потом ползли наверх, ликуя. Проснулся разбитым. Камера украдена. Оставили одну линзу, туземцы чертовы! Но он, выдающийся фотограф Ренат Бумц, тоже не лыком шит. Притаился в кустах, дождался какой‑то богатой группы, — явно американцы, — стащил камеру и треногу у одного из янки, бросился наутек. Погоня! Гнались на моторных лодках! Как в фильмах про «Бонда». Ренат спрятался в камышах. Дрожал. А тут настоящая змея подплывает! Он ее — треногой, она на него — пасть разинула! Ш‑ш‑ш‑ш. Цапли бродят, все гниет под водой, то и дело ждешь очередной змеюки, а тут еще черепаха весом в три тонны в ногу толкает. Бум, бум. Как будто в подводный регби поиграть захотела. Зато нашел маску из глины, ей наверняка сто тысяч лет, надо сохранить и продать потом. Бешеные деньги! Маска в сумке. Из камышей наш энди уорхол выбрался ближе к ночи, побрел к дороге, стал голосовать. Откуда ни возьмись, свадьба! Счастливые жених с невестой. Плачут от счастья. Вся свадьба осыпает их золотыми монетами. Конечно, потом половина окажется фальшивыми. Усадили фотографа на капот лимузина, как праздничную куклу, так и подвезли. Он за это фотографировал всю дорогу. Потом, — за чай и сладости, — снимал для молодоженов первую брачную ночь. Ух ты! И как оно? Одно расстройство! Невеста оказалась зажатой. Плохое освещение. Камера слишком тяжелая. Фотограф жалуется. Ох, и намучились они с женихом. На следующее утро покормили, дали пропуск из деревни, и проводили, похлопывая по плечу. А едва вышел со двора, стали стрелять. Жених решил, что не может жить на свете мужчина, видевший, как потягивали его жену. И пусть это он сам потягивал свою жену, что с того. Фотограф должен умереть! Бедняга еле увернулся от пуль, бросился со склона горы, кубарем, летел, теряя остатки присутствия духа, как вдруг уцепилась тренога за дерево, растущее на склоне. Дикая сосна. Крепкая порода. Так он, — практически над пропастью, — и провисел сутки. Прощался с жизнью. Прилетала какая‑то птица, словно издеваясь, проходила по стволу, косила в глаза ему своими — черными, блестящими, безумными. Потом кружила вокруг, все норовила клюнуть в правый бок. Разрываю рубаху фотографа. Ну и дела. Мясо разодрано, половина печени склевана. Глаза стекленеют. Даю пару пощечин. Держись, солдат искусства. Дальше. А дальше я и сам знаю. Он все пытался зацепиться за сосну и ногами, и ему почти удалось, но тут корни дали слабину, и фотограф слетал по склону прямо на дорогу. Приходил в себя час. Встал, пошатываясь, глядел на море, от красоты мира даже бок болел не так сильно. Услышал шелест сзади. Обернулся. Автобус. Точка. В себя он приходит, лежа на асфальте с переломанными ногами, и глядя я небо. Его заслоняет моя голова, голова гиганта. Не мог бы я не заслонять облака, горы? Он хочет насладиться видом. Отклоняюсь, уважив волю покойного. Спрашиваю о последнем желании. Он много слышал от меня в первые дни… Афродисиас — рай… Если, конечно, я не лгал… Конечно, нет! Я неоднократно бывал там, и вправду существует такое удивительное место, трудно поверить, но молоко и мед практически текут там по… как жаль, что ему не доведется снять все это… В общем, он заклинает меня тело сжечь, а прах развеять над Афродисиасом. У ног памятника Богине, о котором я так много и так красиво говорил. Не отчаивайтесь, друг мой. У вас все будет хорошо, вру я. Нет, он понимает, время его пришло. Он рад за меня. Сразу видно, что мы отличная пара, я, и эта белокожая девушка из… Держу беднягу за руку. Сзади падает тень. Настя становится над нами. Оборачиваюсь. Женщина, громадная, словно статуя богини, возвышается над нами. Ветер треплет подол короткого платья. Ноги подпирают небо колоннами дорийского стиля. Дорийского, потому что заканчиваются завитушками. От желания скулы сводит. Странно, еще вчера подбрита была, а сейчас уже волосы из‑под белья лезут. Настя вся цветет, плодоносит. Ногти ее отрастают за ночь на полметра, волосы — как у покойницы — растут, даже когда она спит. Груди бухнут. Живот урчит. Кости лопаются и снова срастаются, уже на пару метров больше. В просвет между колоннами — между паутиной волосни, — лезет спецназовцем, штурмующим джунгли, Солнце. Представляю, как намотаю на палец. М‑м‑м‑м. Рука фотографа сжимается еще пару раз. Взгляд, растерянный, теряется где‑то между ног Насти. Голова почти не видна. Да и зачем? Понимаю, в чем смысл всех этих отбитых античных голов. Фотограф еще пару раз сжимает мою руку, прежде чем понимаю, что парню в бреду кажется, будто он сиськи Насти обжимает. Фу! С брезгливостью выдираю руку, но уже все равно. Бедняга отошел. Перетряхиваем его вещи. Фотокамера, тренога, и глиняная маска. Ба! Та самая, которая слетела с лица туристки, задохнувшейся в грязевых купальнях Дальяна. Приезжает «Скорая», вызванная водителем. Даем адрес отеля, объясняем ситуацию. Звоним в отель. Заранее оплачиваю в кредит за счет компании лед, хранение и моральные неудобства. Ладим на том, что тело пробудет в подвале кухни всего сутки. Машем рукой «Скорой», заталкиваем автобус на дорогу. Выезжаем за поворот, и спускаемся прямо в Эфес.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});