Читать интересную книгу Баку - 1501 - Азиза Джафарзаде

...Солнце поднялось уже на высоту двух копий, когда они вошли в Самиру. Вместе со своими приближенными шах направился на невольничий рынок, о котором давно уже был наслышан. Говорили, будто большой двор и площадь для невольничьего рынка велел построить сам Гарун-ар-Рашид. Постройка была так крепка, что и теперь, семь веков спустя, ни один камень не выкрошился, ни один кирпичик не упал. На площади, перед воротами невольничьего рынка, высится сложенная из камня гигантская винтовая башня, вершину которой не увидишь с земли. Лестница в триста шестьдесят ступеней ведет к верхушке этого величественного минарета, причем, в отличие от обычных минаретов, винтовая лестница здесь расположена не внутри, а снаружи башни. Говорят, будто в дни особенно оживленной торговли, когда на рынке раскалялись страсти от всей этой купли-продажи, Гарун-ар-Рашид приходил сюда, поднимался на башню, верхушка которой упиралась в самое небо, и с этой головокружительной высоты разглядывал торговую площадь. Понравившихся ему красавиц, рабынь и невольниц, он отбирал для своей прекраснейшей жены, поэтессы Зубейды-хатун, а крепких, могучих юношей и молодых мужчин - для себя.

Шах взглянул на высокий, опоясанный спиралью лестницы минарет, и ему вдруг захотелось узнать, что ощущал, как чувствовал себя Гарун-ар-Рашид, когда поднимался на эту, казавшуюся недосягаемой, вершину. Он спешился, привычно, не обращая внимания на тех, кто склонялся перед ним в благоговейном поклоне, кто собирал землю из-под его ног и тер себе ею, кактутией, воспаленные глаза или больные участки тела, кто бросал ему под ноги лепестки роз, а потом, после того, как он ступал на эти лепестки, бережно укладывал их в маленькие белые мешочки, чтобы сохранить для любимых. Ни на кого не глядя, шах начал подниматься по широким каменным ступеням. Следом за ним двинулся один из наиболее близких ему тогда военачальников, молодой Рагим-бек. Он шел с каким-то особенным, непонятным ему самому волнением. От этого ли, от высоты ли, но вскорости у шаха началось сильное сердцебиение. Дыхание стало прерывистым. Шах взглянул вниз - и люди, занятые торговлей на невольничьем рынке, праздно прогуливающиеся у ворот или стоящие, задрав головы и с любопытством следящие за поднимающимися на башню-минарет, показались ему гигантскими суетящимися муравьями. Он покачнулся, и тут Рагим-бек почтительно и заботливо поддержал его. Сняв с пояса флягу, Рагим-бек протянул ее шаху со словами: "Мой государь, соблаговолите, может быть..." Хотя Исмаилу и не понравилась тогда витиеватость и нарочитая скромность, отнюдь не свойственная молодому военачальнику, зато пришлась по душе чуткость, с какой Рагим-бек поспешил помочь ему в этой необычной ситуации. Он выпил прохладной воды из фляги, обернутой в войлочный футляр, чтобы предохранить содержимое от нагревания, и вернул ее владельцу. Подумал: "Что делать дальше, спуститься или продолжать подъем?" Спустившись, он не только уронит свой авторитет в глазах тех, кто сейчас наблюдает за ним снизу, но и лишит себя возможности достичь вершины, а, значит, и не достигнет преодоленной Гаруном высоты, не ощутит владевших им чувств! Нет, только ввысь, только вверх! Именно оттуда он должен взглянуть на невольничий рынок, выбрать, а затем купить и освободить раба, как он сделал это, когда родился Тахмасиб, и тем самым исполнить данный обет.

Во что бы то ни стало он должен вызвать восхищение всех этих заполнивших рынок и прилегающую к нему площадь мусульман, иудеев, несторианцев, ассирийцев и бог его знает, кого еще там, а также должен выполнить одно из велений предка Мухаммеда - об освобождении раба. То ли эти мысли, то ли вода, то ли короткий отдых укрепили его колени, разогнали отяжелившую их кровь. Сердцебиение утихло, он пришел в обычное состояние. Уже не спеша шах продолжал подниматься по ступеням. Добравшись до вершины, он увидел далеко внизу отряд своих всадников: окружив белого холеного жеребца, принадлежащего шаху, люди все, как один, воздели руки к небу. Отсюда не были видны улыбки на лицах его подданных, не были слышны радостные возгласы одобрения, но молодой шах почувствовал их. Затем он обратил свой взор на невольничий рынок.

Стоявшие на вершине минарета молодые люди на фоне голубого неба походили на изваяние пары черных орлов, резко очерченных заливающим мир солнцем.

Исмаил долго разглядывал рынок, но понял, что с такой высоты невозможно отличить невольницу-красавицу от уродины. Постояв, они пошли обратно.

Хотя спуск и намного легче подъема, однако винтовая лестница обладает неприятным свойством: легко кружится голова у спускающихся по ней. Но Исмаил и Рагим-бек быстро приспособились к лестнице: как при переходе через речку, они стали смотреть не вниз, на беспрестанно двигающуюся массу, а вдаль, на расположенную в отдалении мечеть со стройными, вонзающимися в небо минаретами, и на рассыпанные вокруг нее дома. Головокружение прошло.

Внизу несколько молодых людей окружили Рагим-бека и, глядя на него с неприкрытой завистью, стали расспрашивать:

- Что ты увидел оттуда, бек?

- Ну, как там?

- Ты был так близко к богу, помолился бы и за нас заодно! Слыша позади себя голоса, но не обращая на них внимания, Исмаил шел к рынку. Позволив испросившим у него разрешения взобраться на башню, он вступил на рынок. Впереди государя-победителя торопился базарный смотритель, громко возвещая о нем и пробивая ему дорогу. Смотритель расталкивал в стороны непомерно увлекшихся торгами, прокладывал шаху путь к "прилавкам". На низких широких топчанах, установленных вдоль правой стены, группами стояли белые и черные невольницы. У одних на голове были простые накидки, у других - абы из прозрачной ткани, похожие на круглую чадру. У большинства предназначенных к продаже черных невольниц на талии были повязаны красные шелковые передники. Тела их блестели, как у вырезанных из ценного эбена и покрытых лаком идолов. Казалось, искусный мастер-ювелир до блеска отшлифовал наждачной бумагой черный агат. У негритянок были тонкие, но крепко сбитые тела, торчком стояли груди. Молодой государь и сопровождавшая его свита в изумлении смотрели на этих удивительных, воспламеняющих и ум, и тело черных красавиц. Шедшие позади шепотом, чтобы не услышал государь, перешучивались. Как белые, так и чернокожие девушки, в большинстве своем стояли, опустив глаза. Но попадались изредка и такие, что, уставившись лучистым зазывающим взглядом на красивых мужчин-покупателей, кокетливо поигрывали плечами.

На шеях и ногах чернокожих рабов, стоявших на топчанах слева и прямо от образовавшегося прохода, была надеты тяжелые деревянные колодки. Ноги и руки их сковывали тонкие, но крепкие цепи. У статных рабов-нубийцев при каждом движении перекатывались под кожей мышцы. Государь, спустившись с башни-минарета, опустил на лицо вуаль и теперь проходя по рядам рынка, не мог спокойно смотреть на этих несчастных. Поэт читал по глазам и позам этих обездоленных, выставленных, как скот, на продажу людей весь испытываемый ими стыд, унижение, ощущал их тоску и гнев. Он выбрал десять рабов, страдавших, казалось, особенно тяжело. Следовавший за ним казначей, кланяясь государю при каждой покупке, расплачивался с неприятно скалившимися при получении денег арабскими купцами. Приложив лист тугра к спине шедшего рядом с ним помощника, битикчибаши тут же писал указы об освобождении. В одно мгновение салават70 смотрителя, его громкие восхваления государю, отпускающему на волю купленных им рабов, разнеслись по всей площади. Давно уже завсегдатаи рынка оставили торговлю и во все глаза наблюдали за государем, явившимся, чтобы выполнить данный обет купить и освободить рабов. С рук и ног освобожденных рабов снимались цепи, и десять счастливцев, все еще не верящих в свою удачу, благодарно смотрели то на трепетавший в их руках указ об освобождении, то на молодого человека с вуалью на лице, даровавшего им свободу. Затем все десять рабов, как подкошенные, одновременно повалились к ногам своего освободителя. А смотритель громко провозглашал: "Шах Исмаил ибн-Шейх Султан Гейдар ибн-Шейх Джунейд... в честь появления на свет наследника престола принца Тахмасиба освобождает рабов. Помолимся во здравие принца..."

Шах Исмаил всю жизнь будет помнить, до самой смерти не забудет он той тоски, что стояла в глазах красавиц и статных юношей, выстроенных в ряд для продажи. Для его поэтического сердца это было тяжелее, чем переживания какого-либо иного государя по поводу самого большого поражения. На мгновение он взглянул на только что вошедшего в дверь раба-нубийца: "С того дня он не покинул моего дворца, не ушел от меня. Девять освобожденных рабов ушли, а этот остался со мной, - подумал он. - Такой преданности я не видел ни от одного из моих приближенных, и даже не жду ее".

Шах все еще предавался воспоминаниям, изредка окидывая взглядом собравшихся: Рагим-бек по тайному, непонятному для других знаку раба-нубийца поднялся с места и, поклонившись государю, вышел в переднюю комнату. В это время служанки внесли и поставили перед каждым ароматное кюкю из челемира71.