жен, малолетов, стариков, что еще ходили в силе.
Федор вернулся с рудных поисков, открыл избяные двери и уловил домашнее запустение. Престарелая бабка Акулина, мать Алексея Белогорцева, прошепелявила беззубым ртом:
— Домовничаю у тебя. Феклуша с другими бабами за дровами уехала. Сыночка в помощники себе взяла.
К досадному ощущению запустения и одиночества у Федора прибавилось чувство беспокойства и смятения. Лесосека, куда поехала Феклуша, затерялась в глуши пихтовой тайги, что начиналась за дальними отрогами Колыванского хребта. Пути до нее на порожней повозке не менее четырех дней, на груженой — того более. Трудна и небезопасна осенняя дорога по незнакомым местам, где часто шарились джунгары и дикого зверя водилось немало.
Вскоре на рудник вернулись все возчики, кроме Феклуши. На расспросы бергайерские жены отвечали Федору малоутешительными словами:
— Последней Фекла загружала телегу. Может, непогоду пережидает в избушке нарядчика, а может, одна-то с дороги куда в сторону съехала да малость приплутала.
Федор смело вошел к управляющему. Леубе обезоружил его восторженно-приветливой скороговоркой:
— Рад видеть, рад видеть тебя, штейгер! Много наслышан о твоем искусстве в рудном поиске. Его превосходительство сам генерал Андрей Венедиктович Беэр сказывал о том. Ревностный слуга всегда на виду у высшего начальства, милостями и почтениями последнего жалован! Вижу, с рудных поисков вернулся. Рассказывай, рассказывай, штейгер, что за кладези узрил.
Федор коротко сказал о новых признаках медной колчедановой руды вблизи старого Чагирского рудника.
— А образцы тех руд пробирному мастеру сдал… Просьба у меня. Моя баба с мальчонком не вернулись с лесосеки. Поискать их надобно…
— Не вернулись, говоришь? — рассеянно спросил Леубе и вдруг с прежней приветливостью заговорил: — Семью твою начальство в дровяную возку назначило, оно и позаботится обо всем. Нет причины болеть твоей голове. Службу справят. Будь здоров, штейгер! Как и прежде, удачи тебе в рудном поиске!
Дожди сменились снегопадом, густым и мокрым. Липкий снег прочно прикипал даже к голому камню.
В самые снежные зимы по наветренным склонам Змеевой горы сохранялись лишь немногие серо-белые пятна. Злые ветры безжалостно срывали со склонов снега и вместе с мелкой крошкой швыряли в глубокие овраги. В такое время человек против ветра пятился спиной — берег глаза. Сейчас же Змеева гора, как богатая невеста на выданье, хвастала редкостным белоснежным одеяньем.
Как-то поздним вечером в избу Лелесновых ввалился человек, так старательно укутанный с головы до пят в толстое снежное одеяло, что трудно определить, мужчина это или женщина. Человек молча постоял самую малость и рухнул на пол, как снежная баба, подточенная солнцем. Федор поднес светец к лицу пришельца и обомлел: перед ним лежала Феклуша…
Несколько дней она металась по постели в горячечном бреду, часто бормотала бессмыслицу. Изредка у больной проблескивало сознание. Тогда Федор, неотлучно сидевший около нее вместе с Настей и бабкой Акулиной, спрашивал:
— Что случилось, Феклуша? Где сынишка-то?
Прежде чем собраться с мыслями и овладеть языком, больная снова и снова впадала в беспамятство. Наконец к ней вернулось сознание на продолжительное время. Слабым, срывающимся голосом рассказала про несчастье на обратном пути из лесосеки… Лесной нарядчик-прижима дважды заставлял догружать пароконную повозку Феклуши.
— Супротив остальных, бабонька, недогруз по вышине на добрый аршин будет.
Феклуша возражала нарядчику:
— Остальные-то лес прошлогодней вырубки грузили, легче перышка. А этот только-только с корня повален.
— Не тебе, баба, меня уму-разуму учить! Двадцать пять лет нахожусь у лесных дел.
Лесные дороги вдоль и поперек исхлестаны узловатыми корневищами. Повозка на них, как в лихорадке, прыгает, разговаривает на все лады.
На третьи сутки в конце отлогого длинного спуска перегруженная повозка задними колесами села в глубокую рытвину, заполненную водой. Лопнули ступицы, с треском полетели спицы. Сынишка предложил матери:
— Когда в лесосеку ехали, я заприметил: нашу дорогу пересекла другая. И вроде совсем близко отселя. Схожу на перекресток, может, кого на помощь призову… Должны же тут люди ездить.
Коля при молчаливом согласии матери ушел… Время бежит, а его нет и нет. Феклуша забеспокоилась, пошла искать. На перекрестке Коли не оказалось. Тревога и страх охватили женщину. Она принялась громко звать. Чутко вслушивалась в шорох и хлюпанье дождя. Коля не отзывался. Не помнила Феклуша, сколько верст исколесила в бесполезном поиске. Затем выпрягла лошадей и верхом добралась до дому, обессилевшая от голода, промерзшая до костей, потрясенная потерей сына. И вот Федор снова пришел к управляющему.
— С двумя бергайерами поеду к казенной повозке, кою оставила в пути моя жена…
— К казенной повозке, говоришь? Похвально сие рвение, штейгер! Поезжай, с богом, пока дел не густо.
На другой день облачную завесу с неба будто кто рукой сдернул. На землю неудержимо хлынуло солнце. По-весеннему дружно и быстро отшумели ручьи. После того дней двадцать стояла ясная безветренная погода.
Федор вернулся домой подавленный и мрачный. Без сына.
* * *
По первой зимней дороге, еще не накатанной, на Змеиногорский рудник вернулся казачий разъезд. По взбугренным тихим улочкам кони шли на лихих рысях. Из-под копыт клубилась густая снежная пыль. Угадывалось — не зря спешили казаки. Два месяца они рыскали по еле приметным дорогам, заглядывали в укромные горные трущобы. Казаки искали беглых работных людей, а заодно зорко следили за передвижением джунгарских кочевий.
Приехали бы казаки на рудник ни с чем, не попади им возле деревни Краснощековой мужик, по одежде похожий на раскольника. Медная с густой проседью борода едва не до колен, одет в зипун фабричного сукна песочного цвета, по опояске светло-зеленого поля пролегли черные узоры, на голове кержацкая шапка малинового сукна с мерлушковым черным околком, на ногах легкие сапоги из дикой козлины, стянутые ремешками ниже колен. Казачий разъезд придержал мужика. Старший учинил строгий допрос.
— Какого скита будешь?
Мужик лениво повел головой.
— На кой леший мне скит, коли я что ни на есть православный. Вольным поселенцем значусь. От деревни верстах в десяти на заимке живу.
— Вольный поселенец, говоришь? А ну выкладывай письменный вид, кто тебя отпускал на поселение.
Мужик снял с головы шапку, из-под подкладки достал лист бумаги, с шумом и хрустом развернул. Старшой в конце бумаги увидел знакомую подпись Беэра, размашистую и жирную, с крутыми завитушками, виновато заговорил:
— Поистине напрасно тебя под подозрение взяли. Ступай с богом, честный человек.
Мужик тайком ухмыльнулся в бороду. Прошел версты две-три и услышал позади конский топот. Немало удивился, когда увидел скачущих за ним во весь опор казаков, но прятаться не стал.
— Шапку, шапку долой! — заорал во все горло старшой. Другой казак, со шрамом через все лицо, подскочил к мужику, перед старшим без стеснения выхвалялся:
— Я