не веря в свое избавление, Волчонок припал к жене.
— Э-эх, Вера, неладно тут живется… То люди злой… то море злой… Однако Онгоконский бог-хозяин нас не любит, а?.. Кочевать нада в тайгу.
— Кочуй сам, а нам с Ганькой и тут хорошо, — Вера повела Волчонка к дому…
Глава одиннадцатая
…Гальке стукнуло четырнадцать. Магдауль с Королем наконец согласились взять его на охоту. Радехонек Ганька!.. Еще бы!.. Он сам упромыслит черного соболя и подарит маме Вере, а она продаст купцу и купит себе красивую шубу, платье, шаль. Купит маленькой Анке куклу. Ведь у Ганьки теперь есть сестренка!
В начале октября пароходик «Феодосий» высадил по Подлеморским берегам несколько десятков охотников купца Лозовского и, весело шлепая плицами колес, ушел обратно. На целых пять месяцев остались охотники в тайге.
Ганька смотрит на далекий теперь Онгокон. Купаясь в синих прозрачных облаках, белеют гольцы Святого Носа. Там, у их подножия, — уютная бухта, там осталась одна мама Вера с маленькой Анкой.
Ганька зажмурился. Всплыли в памяти сборы на охоту.
…Мама Вера старалась казаться спокойной, но на ее смуглом лице стояла тревога, а в больших раскосых глазах постоянно накапливалась влага, которую она незаметно смахивала.
А Ванфед прислал из Алги, куда его почему-то сослали, красивый карандаш, пять тетрадок и несколько книг. Всех красивей — «Тарас Бульба». Даже мороз по коже пробежал, когда Ганька увидел обложку книги — сидит грозный дедка с усами вразбег: словно рога у старого козла, только вниз остряками! А глаза!.. Ох уж эти глаза! Так и сверлят тебя, и хотят пронзить! Страшный старик!
Ганька вздохнул: и за что Ванфеда угнали? Теперь мается на Белом озере, вместе с другими ссыльными соль добывает. Ганька снова вздохнул. Далеко Ванфед, далеко и Онгокон с мамой Верой… Зато в первый раз он в тайгу пойдет.
Переночевав на берегу, охотники засобирались. Длинный путь впереди. С тяжелыми понягами двадцать верст за один день вверх по бурной таежной речке Илинге!
Отец с Королем уже давно готовы. Ганьку ждут… Молча курят. Собаки беспокойно шныряют вокруг костра и ворчат друг на друга.
Ганька сперва увязал свою долю сухарей, а потом, уже сверху, стал приторочивать книжки и тетради, завернутые в далембовую куртку. Вдруг сверток выпал из рук, и книжки рассыпались по камням. Король удивленно посмотрел на Магдауля, потом на Ганьку.
— Э, паря, столько бумаги на пыжи?
Магдауль улыбнулся, подозвал к себе сына. Раскрыл одну из книг, ткнул толстым пальцем.
— Мотри, Король, чо тут баит книга. Ты не знай и я не знай. А Ганька знаит. Но-ка, хубун[54], читай.
Ганька бойко прочитал всю страничку. Магдауль улыбался.
Король вытаращил свои насмешливые серые глаза, сбросил шапку, удивленно воскликнул:
— Вот те и дикой тунгус!.. Да ты, паря, где выучился?
— Ванфед Лобанов его учил.
Король нахмурился:
— Шибко-то не возрадуйся, брат.
— Пошто? — удивился Магдауль.
— Эвон, у Ефрема-то Мельникова парень… Я про Кешку баю… Учился тоже у Лобанова и грамоту одолел хорошо, башковитый, чертяка, а вот она, грамота-то, ему не в пользу, а во вред пошла. Спутался с политиками и супротив царя бунтарские речуги перед народом держит. За это в каталаге парень сидел. Слышал: их с Лобановым на каторгу упечь собираются. Хушь и крутит хвостом Ефремка-то, подачки начальству сует, а все тут одно, чует мое сердце, не сдобровать Кешке. Ей-бог, помяни мое слово.
Ничего не ответил другу Волчонок. Тайга перед ним: слава бурхану, оторвался он от всего тяжелого, оторвался… и думать, значит, ни о чем не надо.
А думы, вот они! Не так тяжела поняга. Такую понягу не на горбушках, а впору лишь коню вьюком везти. Думы тяжелы, совсем придавили Магдауля. «Думал: выучится Ганька, тунгусят учить будет. Хорошо. Почему же человеку худо от того, что он выучился читать по знакам на бумаге чужие мысли? Почему моему Ганьке будет худо?.. Почему Кешку люди прочат в тюрьму лишь за то, что он дружит с Ванфедом?
Раньше сам думал: Ванфед человек плохой, раз хулит царя, богачей… сидел за это в тюрьме. Но потом пригляделся: Тудыпка ворует рыбу у рыбаков… Я же ведь не глупая сойка… Эхэ! Нам все же купец дал харчи, одежонку, провиант и завез нас сюда на «огненной» лодке. Это тоже чего-то стоит… Понятно: отдай ему половину соболей. А там-то ведь вода!.. Своя артельная лодка, сгоношили скопом несколько рыбаков, свои сети, почему же половину рыбы отдай даром?.. А сколько муки принимают они! Ветер, дождь хлещет! Лодку, как скорлупку, кидает», — Магдауль поежился, вспомнил, как чуть не утоп. Если б не Цицик! Узнал он ее, беленькую! И тонут же рыбаки немало. А другие снова лезут в море. Ничего не боятся. Давно ль перевернулась лодка, и пять человек как не бывало! Слышали все, как они кричат, бедняги, да разве ночью подойдешь к ним, когда самим погибель уготована тут же… А вот Ванфед с Кешкой добились своего. Хотя и в темном амбаре отсидели… Отменил купец рыбалку из половины. Ох, как были рады все рыбаки! Правда, Ванфеду дня не дали жить в Онгоконе, увезли мужика с собой. Все же ухитрился спросить у Ванфеда: «Ты кто таков? Скажи, пожалуйста, без утайки». Он шепнул одно слово: «большевик». Больше ни о чем и не баяли — рябой не дал. А что это значит? Сгодя несколько дней прислал Лобанов из Баргузина книжки да тетради и велел беречь Ганьку, да еще Веру с дитей.
Тяжело идет Волчонок. Никак не может от жизни своей оторваться. Давит спину поняга. Давят голову мысли. Вот солнце над закатом. Багрово-желтыми стали деревья — это лучи уходящего светила щедро дарят последнюю теплоту тайге и людям.
…— Юрта! — радостно крикнул Король и, охнув, упал на бок.
Сбросив свои поняги, к нему подбежали Волчонок с Ганькой.
— Ой!.. Ой! — стонет Король. — Несите в юрту!.. Ногу, кажись… Ой!.. Ой!..
Магдауль осторожно взял Короля на руки и понес к юрте. А сам охает и жалеет друга. Ганька сморщился, чуть не плачет.
— Здесь посади!.. Ой!.. — стонет Король.
Волчонок осторожно опустил больного у двери юрты.
В следующий миг Король вскочил на ноги и пустился в пляс.
Сначала Волчонок с Ганькой опешили и стояли не шевелясь, а потом давай смеяться над шуткой Короля.
— Ганька, ужин вари! Будем пить! Потчевать хозяев тайги и Николу святого! — Филантий вывязал из поняги топор, Волчонок — тоже, и они пошли готовить дрова.
Тайга улыбалась. У Магдауля все… все